Айрис промолчала. Почему он вдруг заговорил об этом? Наверное, просто потому, что уважал зятя и гордился им. С точки зрения отца, Тео действительно был образцовым мужем: непьющий, внимательный, заботливый отец, хороший работник, как и сам Джозеф, а значит, и достойный человек. Хороший муж и отец должен быть и хорошим работником.
Что бы сказал отец, узнав о ее страданиях. Впрочем, страдания, пожалуй, слишком сильное слово. Скажем, о ее беспокойстве. Обо всем том, что ее огорчало в Тео. Хотя это беспокойство ощущалось ею как страдание. В конце концов, все дело в интенсивности переживания. Легкое покалывание чуть выше виска сказало Айрис о том, что скоро последует приступ головной боли.
Но папа не должен ничего узнать. Рассказать ему обо всем было бы по отношению к нему ненужной жестокостью, не говоря уже о том, что никакой пользы от этого признания собственного бессилия все равно не будет. Ее муж и отец искренне восхищались друг другом. К чему разрушать это чувство.
Тео любил и уважал тестя, добившегося всего в жизни собственными силами. «У твоих родителей я впервые после приезда в Америку почувствовал себя дома, – часто повторял он. – Да, в их доме я вновь начал ощущать себя целостной личностью». Потом лицо его обычно омрачалось, так как при этих словах его охватывали болезненные воспоминания: он вспоминал массовое уничтожение евреев, своих погибших родителей, первую жену и маленького сына.
– Везучая молодая женщина, – повторил отец. – Не то чтобы ты этого не заслуживала. Ты у нас хорошая дочь. Ты делаешь нас счастливыми, Айрис.
Было непривычно слышать такое от отца. Он не часто бывал сентиментален. Похоже, что-то навеяло на него подобное настроение, возможно, годовщина ее свадьбы, которую предстояло отметить на следующей неделе.
В таких случаях он всегда говорил: «За все ниспосланные нам блага я возношу молитвы Господу». И это не пустые слова. Он действительно возносил молитвы, ибо в душе был глубоко религиозным человеком.
– И твои дети приносят нам столько счастья. Прекрасные, прекрасные дети. Тебе следует завести еще.
Его прервал смех Анны.
– Джозеф! Что ты от нее хочешь? Разве четверых не достаточно?
– Меньше всего я хочу завести еще одного ребенка. Мне бы хотелось вернуться к преподаванию, или к работе над диссертацией, или к тому и другому вместе. Мне хочется чего-то достичь в жизни, – ответила Айрис, давая выход своему раздражению. Но одновременно она отдавала себе отчет в том, что это раздражение было лишь отражением гнева, вызванного совсем другими причинами.
– Имея на руках такой большой дом? – усомнилась Анна.
– Я не слишком усердная хозяйка. Ты, мать, это знаешь.
«Мать» – сказала она, и в голове у нее промелькнула мысль, что в другом настроении она бы сказала «мама», но для ее теперешнего больше подходило «мать».
– В моем холодильнике нет домашних пирогов, и я не умею готовить тесто для струделя. В моих вазах не стоят цветы, срезанные в саду, который я сама возделывала, и я не слишком ловко орудую иглой, – закончила она.
Анна улыбнулась. Я понимаю, казалось, говорила эта улыбка, это камешек в мой огород, а может, ты пытаешься оправдать себя таким странным способом, но я не возражаю. Я бы хотела знать о тебе все, но это невозможно. Однако я стараюсь, Айрис.
– Извини, – сказала Айрис. – Я ничего не имела в виду, кроме того, что я не похожа на тебя, мама.
Она вымещала на матери свое дурное настроение, и это было несправедливо. Вмешался Джозеф:
– Конечно, ты не похожа на свою мать. Но ты неплохо справляешься. Насколько мне известно, твоя семья накормлена и ухожена.
– Да. Но мне нужно что-то еще. Что-нибудь более важное.
– А разве дети – это не важно? – спросил Джозеф. – Ты должна бы знать, что дети – самое важное в жизни.
Анна задумчиво посмотрела на мужа.
– Это правда, Джозеф. И все же, если бы у меня было образование, как у Айрис… Я часто думаю… не знаю, как лучше сказать… мне приходит в голову, что бы я тогда смогла сделать…
– Посмотри, сколько ты сейчас всего делаешь, – прервал Джозеф. – Благотворительная деятельность, больничный комитет, Лига женщин-избирательниц. Ты многое делаешь в этом мире, – твердо закончил он.
Как странно, подумала Айрис, что о некоторых вещах с папой, к которому я всегда была ближе, я предпочитаю не говорить. У него сложилось определенное представление о его счастливой взрослой дочурке, и не следует пытаться изменить его. А мать, мама, всегда готова выслушать меня, несмотря на некоторую напряженность в наших отношениях, о которой мы никогда не упоминаем, потому что не можем ее объяснить. Кроются ли ее причины в осознании мной того – и маме это известно – что я не унаследовала ее красоту, или в смерти моего брата? Нет, она уходит своими корнями глубже, значительно глубже и дальше. Но разобраться в этом до конца я не могу.
– Если Тео хочет, чтобы ты оставалась дома, – говорил тем временем отец, – то мой тебе совет: выкинь все остальное из головы, дорогая Айрис, и будь довольна тем, что имеешь. Развивай свои таланты дома. Помни, что человеку, работающему столько, сколько Тео, находящемуся в постоянном напряжении, нужен уют и порядок в доме. Особенно европейцу, воспитанному в довоенные годы в иной обстановке и на иных ценностях.
Айрис была несколько удивлена тем, что отец проявил такое понимание культурных различий. Удивила ее и нотка упрека, которую она безошибочно распознала в его голосе.
Анна поспешно вмешалась, не желая допустить, чтобы возможная обида с той или другой стороны омрачила атмосферу.
– Ты получила свое платье, Айрис? Мое прислали вчера утром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135