Идет?
– Хорошо, – ответила она. И на губах ее вновь появилась эта обворожительная улыбка, которая, казалось, вот-вот перейдет в смех.
– Итак, решено. До завтра.
Он привел ее в «Плазу», где они расположились в уголке за пальмами. Официант принес чай и подкатил к столику небольшую тележку с пирожными.
– Ты выглядишь очень красивой, Анна. Особенно в этой шляпке.
– К ней не подходят мои туфли.
На его лице появилось недоуменное выражение.
– Туфли не подходят к шляпке?
– Они не слишком нарядные, но мне приходится носить их каждый день с моим форменным платьем. Я ведь не могу позволить себе две пары. Эти обошлись мне в два пятьдесят.
Непроизвольно опустив глаза, он увидел высовывающуюся из-под юбки высокую неуклюжую туфлю со шнуровкой. Заметив его взгляд, Анна поспешно расправила юбку.
– Сойдет. Твоя юбка их полностью скрывает, – сказал он и, внезапно смутившись, добавил: – Не то чтобы… я хочу сказать, они очень симпатичные.
Она рассмеялась.
– Вы сказали неправду. Вам прекрасно известно, что это не так.
Он тоже рассмеялся, испытывая в этот момент ни с чем не сравнимое чувство полного взаимопонимания с другим человеческим существом.
– Ты здесь самая красивая женщина, тебе это известно?
– Как вы можете так говорить? Взгляните вон на ту, в желтом платье, которая только что вошла.
– Забудь о ней. Она лишь еще одна хорошенькая женщина, в городе таких полно. Но ты совсем другая. В тебе есть жизнь. На лицах большинства женщин написана скука, кажется, они устали от всего, тогда как тебя все удивляет.
– Удивляет?
– Я хочу сказать, ты любишь жизнь, и она не вызывает у тебя скуку.
– Скуку? Никогда!
– И ты столь многого добилась.
– Я? Но я же ничего не сделала! Ничего!
– Ты одна пересекла океан, ты выучила новый язык и ты живешь своим трудом. Тогда как я… Для меня всегда все делали другие. Преподносили мне все, можно сказать, на блюдечке. Я восхищаюсь тобой, Анна.
Она пренебрежительно махнула рукой, явно не считая все это какой-то особенной своей заслугой. Заметив ее смущение, он больше ничего не сказал, лишь смотрел, откинувшись на спинку стула, как она с жадным удовольствием ребенка ест пирожные.
– Возьми еще с малиновым вареньем и вот эти тоже очень вкусные. Они называются меринги.
Скрипки заиграли вальс.
– Как же я люблю звуки скрипок! – воскликнула Анна.
– Ты бывала когда-нибудь на концерте или в опере, Анна?
Глупый вопрос! Когда, где и как могла она это сделать? И когда в ответ она лишь молча покачала головой, его вдруг осенило.
– Я достану тебе билет в оперу. У нас у всех есть абонементы. – Под «всеми» он естественно подразумевал своих родителей и семью Мими. – В следующий раз, когда у нас окажется лишний билет, я позабочусь о том, чтобы ты его получила. Твой первый выход в театр! Это будет незабываемо!
Напившись чая, они вышли и на мгновение остановились на тротуаре, разглядывая воскресную публику, медленно фланирующую мимо статуи генерала Шермана. Солнечный свет отражался от металлической спины гордого коня генерала; он касался зеленой листвы в парке; он омывал облака и заливал прекрасное белое лицо Анны. Яркий весенний день был в самом начале, и впереди их ждало еще много светлых часов.
– Мы могли бы проехаться по надземной железной дороге, – предложил Пол. – Это не так уж плохо.
Удовольствие, конечно, небольшое, но во всяком случае, это было каким-никаким занятием и в то же время предлогом побыть вместе подольше. Они повернули на запад, дошли до Колумбус-авеню, поднялись по ступеням под мрачным железным сводом и вышли на пустую платформу. Вскоре с грохотом подошел поезд.
– Экспресс, – сказал Пол. – Помчимся, как ветер. Мы можем на нем ехать и ехать, пока не надоест.
Она ничего не ответила и села там, где он показал. Скамья была узкой и их плечи соприкасались; она легко могла избежать контакта, отклонившись немного к окну, но она этого не сделала. Поезд тронулся. При выезде со станции, на повороте, их тряхнуло и на мгновение она всем телом, от плеча до колена, прижалась к нему.
На него снова пахнуло тем же ароматом, что и раньше; это был не цветочный запах душистого мыла или духов, но скорее свежескошенной травы или омытого дождем воздуха. Он был уверен, что это был естественный запах ее волос и кожи. Ее дыхание было едва слышным; почудилось ли это ему или действительно ее дыхание, как и его, участилось?
Соприкосновение заставило его умолкнуть. Оно заставило умолкнуть их обоих. Никогда прежде он не ощущал с такой остротой близость другого человеческого существа. А может, мелькнула у него мысль, она молчит оттого, что в грохоте колес и шуме ветра ее голос был бы почти неслышен? В состоянии оцепенения, почти что транса, он сидел, не осмеливаясь пошевелиться, и машинально читал проплывающие за окном на каждой станции рекламные щиты с надписью: «Кукурузные хлопья Келлога».
Мозг его сверлила мысль: что со мной происходит? Такое впечатление, будто у меня земля уходит из-под ног, словно поезд мчится к пропасти и нет никакого способа его остановить.
Сажа и угольная крошка летела в окна и щипала им глаза. Анна приложила к глазам носовой платок.
– Так не пойдет, – произнес Пол. – Надо возвращаться.
Не пойдет… В целом городе, огромном, протянувшемся на многие мили, не было места, где двое людей могли бы спокойно посидеть хотя бы час.
Они вышли на улицу. Отсюда было рукой подать до дома, где ей придется вновь облачиться в платье прислуги и между ними опять возникнет преграда. В отчаянии он посмотрел по сторонам и вдруг издал радостное восклицание. Он вспомнил.
– Чуть дальше по улице есть кафе-мороженое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162