Все будет зависеть от него. Наконец, она перестала смотреть ему в глаза.
Вернон почувствовал, что на лбу у него выступает холодный пот, а ладони, наоборот, пересыхают. Он совсем не знал эту леди, ничем ей не был обязан, но вдруг ему показалось, что он почему-то перед ней в долгу. Во всяком случае, ему захотелось быть ее должником. На лице у нее были морщинки, которые он раньше не заметил, но это были очень милые морщинки. Ему не хотелось, чтобы она грустила или сердилась. Давление нарастало, он не знал, что раньше разойдется по швам: машина или он сам, и он ощутил такую тягу к суетливости, что выдернул бы себе все пальцы в десять секунд, если бы не знал, что именно это делать не следует.
Аврора снова стала пристально смотреть на него, она крутила кольца на пальцах, словно ждала чего-то, глядя на него в упор. Вернону казалось, что все вдруг изменилось. Всю жизнь он слышал, что однажды появится женщина, которая перевернет всю его жизнь, и вот эти предсказания сбылись. Он никогда не верил, что перемена может произойти так стремительно, и вот она произошла. Все преобразилось и не постепенно, а сразу. Его прежняя жизнь закончилась, когда он остановил машину, и его прежнее существование утратило всякий смысл. Остановка произошла так стремительно, что у него захватило дыхание. Он почувствовал, что в будущем не увидит и не захочет видеть никакого другого лица, кроме лица этой женщины, пристально глядящей на него. Он был так поражен, что даже высказал свои чувства вслух.
– О Боже, миссис Гринуэй, я в вас влюбился – как щенок. Что мне делать?
Чувство, стоявшее за этой фразой, не ускользнуло от Авроры; его слова выдавали душевное волнение, и она ощутила, как они пробивались из глубины души, преодолевая удивление и страх.
Она немедленно расслабилась, хотя удивилась, даже была поражена, отчасти потому, что подобные фразы и чувства были ей незнакомы, отчасти сознавая, что они-то ей и требовались в данный момент. В своем одиночестве, пережив временную растерянность, она как бы истощила в себе все силы и нуждалась в любви единственного мужчины, оказавшегося под рукой; и вот перед ней, как на ладони, Вернон с его обветренным, веснушчатым и испуганным лицом.
Улыбнувшись ему, она словно попросила минуту подождать, и несколько секунд смотрела в сторону, на сосны, которые росли за ее домом, и пролившийся на них солнечный свет. Было поздно, солнце клонилось к закату; свет, профильтрованный через их ветви, падал, образуя во дворе длинные тени. Поглядев на Вернона, она снова улыбнулась. Другие ее поклонники тоже делали ей предложения, но они боялись произносить такие слова, все они, даже Альберто, говоривший их тридцать лет назад. Она хотела на секунду накрыть своей ладонью пальцы Вернона, чтобы показать, что способна откликнуться на его чувства, но он отпрянул, испугавшись не на шутку, и она, улыбнувшись, отступила.
– Вернон, я в ужасе, вы уже, наверное, успели это заметить. Я во второй раз за день сбила вас, в первый раз это, правда, сделала моя машина. Вы стали дергаться, словно в агонии, мне кажется, это оттого, что вы так много времени проводите, сидя в своей машине.
Не хотите ли выйти и прогуляться со мной по двору, пока он так красиво освещен? В это время дня я всегда гуляю во дворе, и мне кажется, вам бы тоже не помешало размяться.
Бросив взгляд на дом, Вернон пытался представить себе, как он выберется наружу и пройдет мимо него, но не мог. Он был слишком потрясен, хотя ему начинало казаться, что жизнь может продлиться и подольше: миссис Гринуэй улыбалась ему и уже не выглядела такой убитой. Ему пришло в голову, что она не расслышала его слов. Иначе она, может быть, перестала бы улыбаться. Подумав это, он ощутил нестерпимое беспокойство. В создавшемся новом положении ожидание и неопределенность были невыносимы. Он должен знать правду – и немедленно.
– Слышите, я не знаю, что мне делать, миссис Гринуэй, – повторил он. – Я даже не уверен, что вы меня услыхали. Если услыхали, но решили, что я надсмехаюсь, то я не знаю, что мне делать.
– О, я все услышала, – ответила Аврора. – Вы выразились очень примечательно, и я ничуть не сомневаюсь в вашей искренности. Почему вы хмуритесь?
– Не знаю, – ответил Вернон, хватаясь за руль. – Небось потому, что мне подумалось, я бы не хотел, чтобы мы были посторонними.
Растроганная его словами, Аврора отвернулась и стала смотреть на сосны. Она собиралась ответить в шутливом тоне, но фраза застряла у нее в горле.
Вернон этого не заметил.
– Я знаю, что признался слишком скоро, – продолжал он, все еще находясь в агонии непроизвольных движений. – То есть, вы можете подумать, что раз я холостяк и у меня несколько лимонов и машина как в кино, так я какой-нибудь там плейбой, но это не так. Миссис Гринуэй, я за всю жизнь ни разочка не влюблялся, даже ничего похожего, никогда – до сегодняшнего дня.
К Авроре быстро вернулся дар речи.
– Я, безусловно, не охарактеризовала бы вас как плейбоя, – заметила она. – Будучи плейбоем, вы, разумеется, догадались бы, что я не могу думать о вас плохо. Дело в том, что голова у меня сейчас работает не блестяще, и мне кажется, что если мы выйдем и прогуляемся, то оба почувствуем себя лучше. Если вы не горите нетерпением немедленно сорваться с места, то, может быть, позволите мне по окончании нашей маленькой прогулки приготовить для вас ужин, чтобы я могла отблагодарить вас за беспокойство, которое вам сегодня доставила.
Вернон все еще не был уверен, что справится с обычными действиями, принятыми в мирской жизни, но когда он вышел из машины, чтобы распахнуть дверь перед Авророй, ноги его, по крайней мере, не подвели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138