– Я его не вижу, – обращаюсь к Дидье, который отчаянно молотит кулаком в дверь, выкрикивая имя моего отца.
– Ты только не волнуйся, что-нибудь придумаем, – пытается утешить он, обнимая меня за трясущиеся плечи. – Все будет хорошо.
– Да какое там «хорошо», – громко всхлипываю я. – Он в доме и не слышит. Боже, что с ним случилось, Дидье? ПАПА!
Вот бы разбить окно, вышибить дверь – что угодно, только бы проникнуть внутрь и спасти отца.
– Ну, зачем я оставляла его так надолго, – кляну себя сквозь рыдания, – ему нельзя, он так мучится в одиночестве. Вышиби дверь! – взвизгиваю я, увидев водителя лимузина, который, выйдя из машины, оказался ростом со снежного человека.
– Non, подожди, – решительно говорит Дидье. – У кого-нибудь есть ключ? У друзей, соседей?
– Что? А-а, нет. Он вообще ни с кем не общается. Почему ты так спокоен?!
Силой высвобождаюсь из его крепких пальцев и бегу в располагающийся позади здания палисадник. Отыскав среди замаскированной под альпийскую горку кучи мусора кирпич потяжелее и занеся его над головой, бреду к двери. Я чуть не разбила вдребезги окно – как вдруг объявляется соседка, внушительного вида женщина в розовом спортивном костюме из велюра, с приклеившейся к нижней губе сигаретой.
– Тише ты, глупая, – сипит она. – Положи булыжник, а то поранишься, чего доброго. Ну и подняла же переполох.
Кирпич застыл над моей головой.
– Там папа! – выпаливаю я, покачиваясь перед ней с кирпичом в руках. – Мне надо попасть к нему.
Женщина переводит взгляд на соседнюю дверь и пожимает плечами:
– А-а, к старику верхнему, что ли? Как там его зовут… Прости, цыпуль, но его уже нет.
Роняю кирпич – к счастью, не на себя – и, пошатываясь, пячусь назад на негнущихся ногах. Не упала я только благодаря Дидье, который вовремя меня подхватил.
– Как? – всхлипываю я. – Не может быть. Он не умер!
Дамочка тушит сигарету о подошву шлепанца.
– Не-а, не умер, курочка. В больницу забрали. Выглядел он неважнецки – всех соседей перебудил, пришли помочь ему. Мои крохи чуть от страху не обделались. «Скорая» подоспела, ну и забрали. Ты бы съездила, проведала бедолагу. Кажется, в «Ройал Александер» его забрали.
Она еще что-то говорила, однако я не дослушала: прыг в лимузин, и след простыл.
В больнице ждем, меряя холл шагами. Снова ждем. Наконец показывается доктор и со скоростью под сто слов в минуту обрушивает на меня поток профессионального жаргона, который моя больная голова мучительно силится переварить.
– Мисс Найтс, у вашего отца приступ стенокардии…
Пока поспеваю за ходом его мысли. С трудом.
– Резкая боль в груди, вызванная недостаточным поступлением крови к сердечной мышце в результате понижения гемоглобина…
Слова становятся все длиннее. Морщу лоб, пытаясь сосредоточиться: будто опять оказалась на уроке биологии в старших классах.
– Патология может вызываться рядом причин, хотя в случае с вашим отцом я бы отметил главным образом пристрастие к алкоголю. Он пьяница, насколько я понял?
Секунду молча смотрю перед собой, но туг же киваю, поняв, что мне задали вопрос.
– Судя по предварительным исследованиям, на протяжении некоторого времени у вашего отца развивалось воспаление пищевода с последующей эрозией. Больной прежде не жаловался на изжогу или несварение?
Я снова киваю, уловив в тоне врача вопрос, однако голова утомилась и не успевает за мыслью.
– Анемия… ЭКГ… анализ крови… лекарства… подержать в стационаре… – продолжает доктор.
Киваю, хмурюсь и молю мозг в ближайшие пять минут обнаружить свой гениальный уровень интеллекта, как вдруг понимаю: доктор замолчал. Он смотрит на меня. Я моргаю. Собеседник улыбается, горизонтально растягивая губы, и бормочет:
– Отлично, я рад, что вы поняли. А теперь мне пора к пациенту. – И суетливо улепетывает прочь, смахивая на Мартовского Зайца.
Наверное, теперь ему предстоит отработать еще семьдесят часов, прежде чем удастся перехватить чашечку чая.
Разинув рот, поворачиваюсь к Дидье и позволяю ему усадить меня в жесткое пластмассовое кресло.
– Так он жив или нет? – с дрожью в голосе спрашиваю своего спутника.
– Хм… мне кажется, врач сказал, что опасность миновала, но пока ему лучше остаться в больнице: здесь твоему отцу сделают анализы, и тогда уже можно будет говорить определеннее. Я не запомнил, чем он болен – тебе это понятнее, как медработнику.
– Что?
Дидье похлопывает меня по руке:
– Мистер Найтс пока проходит процедуры, так что некоторое время к нему не будут пускать. Тебе что-нибудь принести, Энджел? Может, чайку выпьем?
Устало улыбаюсь:
– Да ты совсем в англичанина превратился: в грудную минуту предложить другу чай. Пора тебе во Францию возвращаться, пока не научился стоять в очередях, брюзжать и говорить о погоде.
– Pourqoui?
– Незыблемые английские традиции, – поясняю я.
Мы смеемся, и на душе становится легче: на мгновение забыла, где нахожусь и почему. Впрочем, белые больничные стены быстро напомнили о происходящем, и смех смолк.
– Поищу что-нибудь прохладительное, – кивает Дидье, поднимаясь с кресла – высокий, стройный – и уходит куда-то по коридору.
Слышатся смешки и перешептывания, когда он минует дежурных медсестер – только мне сейчас не до переполоха, который потихоньку вызывает мой спутник. Впрочем, лучше бы ему не слишком разгуливать: врачам и так работы хватает, чтобы еще приводить в чувство перевозбужденных женщин.
– Не заинтересует ли мадемуазель глоточек «Айрн брю»?
Дидье протягивает охлажденную баночку и занимает прежнее место.
– То, что надо, – отвечаю я, только теперь заметив, что мой измотанный организм буквально требует глюкозы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117