— По щекам Зинаиды Павловны скатились две маленькие слезинки, но она словно не заметила их. — Ведь мы строим мир, в котором будут жить наши дети. И надо, чтобы этот мир был лучше нашего. И этот мир будет лучше нашего. Пусть мы даже не найдем себе в нем места. Пусть, Артем, пусть!.. Для кого же еще жить, как не для наших детей… 46 Зинаида Павловна отвернулась, поправила что-то на столике.— Давай, милочка, — обратилась она к Инге, и глаза ее снова были сухи. И снова она была готова помогать всем, кто нуждался в ее помощи. И снова таких будет очень много. И сейчас, и через день, и через год, и всю жизнь Зинаида Павловна будет помогать людям. И не только потому, что она нашла в этом смысл своей нелегкой жизни. Нет… Не только в этом…Да вот только кто поможет ей?Инга с Мишенькой и Зинаида Павловна собрались и направились в соседний вагон. Дочке надоело сидеть у меня на руках, и она потребовала, чтобы я опустил ее на пол.— Идите в свой «мозговой центр», — сказала Светка, словно я тут был совершенно лишним и ненужным человеком. — А мы побудем с детьми. Уж у нас-то с ними ничего плохого не произойдет!— Иди, Артем, — кивнула мне Тося.Она все еще цвела после вчерашнего объяснения с Семеном и Иваном, но только я не знал, что у них будет дальше. Отказался ли Иван от своей любви, чтобы возвратить наш поезд в точное железнодорожное расписание? Или справедливый Валерка провел с пассажирами беседу и по вопросу любви? Не знаю… И спрашивать у Тоси мне было неловко, да и у Ивана — тоже.А дети привыкли к этим женщинам и отпустили меня совершенно спокойно. Я пошел в свое купе.— Поздравляю, Артем, — сказал Степан Матвеевич.— Спасибо. Как вы?— Пока ничего… Через полчаса снова…— Да что же делать-то?— Ничего, Артем… Что-нибудь придумаем…— Академики возьмут Степана Матвеевича под свое крыло, — сообщил мне Федор. — Прямо с вокзала увезут.— Ничего, Артем. Я верю. Верю, что смогу прожить одну, но свою жизнь, уж какая бы она там ни оказалась.— Хорошая у тебя семья, — сказал Геннадий Федорович. — На расширение будешь подавать?— Какое расширение?— Какое, какое… На расширение квартиры?— Посмотрим.— Да что тут смотреть, — вступил в разговор Валерий Михайлович. Говорил он с трудом. И вообще сидел полураздетый. Я уверен, что на нем осталась только та одежда, которую смог пропустить писатель Федор. — Нет, Артемий! Тут рвать надо. Это как в магазине. Не встал в очередь за бельгийским костюмом, будешь носить местной фабрики. Я вот, например, всегда…Писатель Федор ласково обнял Крестобойникова и погладил по щеке.— Будет, Валерий Михайлович, будет, — тихо и успокаивающе сказал он.— А?.. Ах да… Забываю все… Но стараюсь, стараюсь.— Стараешься, стараешься, — подтвердил Федор. — На вокзале придется в майке выходить.— В майке, — печально согласился Валерий Михайлович.Тут уж, видно, ничего нельзя было поделать.— Приучим, — пообещал Федор. — Постепенно, но приучим.— Приучим! — возликовал Валерий Михайлович.В углу сидел Семен, неприступный и злой. Тут одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что у него с Тосей дело погибло навсегда. Да только откуда я мог знать души людей?Я подошел к нему и протянул руку.— Спасибо, Семен! Спасибо за сына!Семен посмотрел на меня с неприязнью, помедлил, но все же свою руку протянул, правда, нехотя, словно только бы отвязаться.— Ладно, — отмахнулся он. — Невелика заслуга.— Нет, нет, Семен. Всю жизнь буду помнить.— Всю жизнь… Добро долго не помнят.— Это ты зря, Семен.— Зря?! А я ведь вот что мог сделать! Я ведь мог твоего сына снова увести… ну, то есть… сам понимаешь… а потом не признать. Да и как его, скажи, признать, когда он вырос на четыре года.— Да зачем же?— А затем… Тогда бы Тося прибежала ко мне и на коленях молила, чтобы я ее простил и снова взял к себе. Она бы ради твоих детей это сделала. Я знаю. И слова бы мне никогда худого не сказала, виду не подала. Она такая… И еще раньше бы кончилась эта чертовщина!Я невольно отшатнулся от Семена.— Прошу прощения! — встрял в разговор Федор.— Да идите вы к черту со своим прощением! — взревел Семен. — Прощение! Прощение! Кому оно нужно, ваше прощение? Святые! Великомученики! Один за всех, все за одного! А ваше человеческое-то уже начало трещинку давать! Не заметили?— Истинно, истинно, — подтвердил Валерий Михайлович. Но Федор снова обнял его и погладил по небритой щеке.Семен отвернулся к окну и замолчал.— Не надо, Семен, — попросил я. — Я искренне благодарен тебе. И если уж ты и это мог сделать, да не стал…— Да! Не стал, не стал! — Семен снова повернул ко мне свое злое лицо. — А знаешь, почему не стал? Знаешь? Не смог! Просто не смог! Счастье ваше зацепило. И разбить бы его, а не получается. Потому что своего нет, а хоть какое-то на свете должно быть. Хоть в кино, хоть у соседей. Только у соседей обычно не бывает. А с тобой мы скоро навсегда разойдемся. И я буду думать: вот человек, у которого счастье. И я ему помог. Хоть и свое разлетелось ко всем чертям, а другому помог. Я ведь злюсь на тебя. Я тебя ненавижу за твое такое счастье! Но пусть существует! И Тося… Тосю я не знаю, Таисию Дмитриевну, то есть Голованову… И пусть раньше, чем позже. Детей хоть, слава богу, нет… Никто спрашивать не будет: «А кто мой милый папочка?» И вообще… Можешь ты уйти и не мозолить мне глаза своим странным видом? У тебя на лице написано: «Довожу до сведения всех, что я абсолютно счастлив!» А это не всем нравится. Мне, по крайней мере.— Хорошо, Семен.— Вот и катись к своему милому семейству… Ха-ха-ха! А ведь семейство и в самом деле необычное, необычное семейство!— Ладно, Семен, ты уж как хочешь. Я вовсе не этого хотел.— Вот и все вы так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70