— Вы откуда такие взялись?!— Из Фомска, — доложил начальник поезда.— Из какого Фомска?! Знать не знаю никакого Фомска!— В Марград, — продолжал разъяснять Григорий Прохорович.— В Марград?! Нет у нас ветки на Марград! И никакого такого Фомска тоже нету! Ведь страшно подумать, что могло произойти. Ниоткуда и вдруг взялись! А там ведь у нас товарный поезд! Ума не приложу, как вы увернулись?— Год, число, месяц? — хрипло спросил Степан Матвеевич.— Все то же, — ответил я.Судя по глазам, Степан Матвеевич ничего не понял, но своего вопроса не повторил.Начальник вокзала посмотрел на Граммовесова с удивлением и, кажется, утвердился в мысли, что и сам поезд, и его пассажиры — все, все сошли с рельсов.— Пошли разбираться, — приказал он Григорию Прохоровичу.— Наука… — возразил было бригадир поезда, но подчинился.Без Степана Матвеевича мы как-то вдруг осиротели, растерялись, хотя уже и известно было, что делать.— Нам тоже нужно выйти, — сказал Иван. — Может, есть какая-нибудь корреспонденция.Похоже, что Иван собирался взвалить непомерную тяжесть возвращения нашего поезда к нормальной жизни на свои плечи.А жара все не спадала. Вентилятор по-прежнему не работал. Вот ведь странность, подумал я вдруг, разве никому не приходило в голову, что надо иметь в вагоне исправный вентилятор? Да об этом, наверное, каждый по сто раз на дню думал. А вентилятор не работает. Почему? Почему он не работает? 40 В купе осталось четверо: я, погруженный в транс Степан Матвеевич, решившийся на что-то писатель и чуть испуганный Валерий Михайлович.Лицо Федора вдруг вдохновенно засветилось.— Да какой из меня писатель-фантаст! Что я знаю? Чушь это, чушь все! Рассказы мои сбываются в действительности? Черта с два! Это слишком просто… рассказами изменять действительность. Не было, не было писателя Федора! И теперь уже не будет никогда. Все! Забудьте несостоявшегося писателя Федора!И в его лице что-то изменилось… И в фигуре, и в манере сидеть. Он вдруг фамильярно хлопнул Валерия Михайловича по плечу и предложил:— А не заняться ли нам, милейший Валерий Михайлович, гиревым спортом?Валерий Михайлович вдруг захрипел, схватился рукой за горло. Он задыхался и рвал на себе рубашку.— Обыкновенное дело, — сказал Федор. — Учить их надо, учить! А впрочем… не имею права морального, так сказать.А Валерий Михайлович уже закатывал глаза и медленно клонился на пол. Я оттолкнул Федора, приподнял отяжелевшее тело Крестобойникова, рванул ворот его рубашки вместе с пуговицами. Валерий Михайлович шумно вздохнул и дал мне пощечину. Я не понял, что произошло, как вторая затрещина обрушилась на мою скулу. Ладно!..— Рукава, — прохрипел Валерий Михайлович.Хорошо. Это рукава его рубашки хлещут меня по морде, а не сам товарищ Крестобойников. Прекрасно. Я прислонил его к стенке так, чтобы он не мог упасть.— Прошу прощения, — юлил писатель Федор. Но было ясно, что происходящее в купе его уже мало интересует, а вот гиревой спорт — даже очень.Валерий Михайлович вдруг застонал и поджал под полку ноги.— Давят, — простонал он.— Ничем не имею права помочь, — твердо заявил Федор.— Можете! — крикнул я. — Снимите с него туфли!— Это в один секунд!.. Милейший Валерий Михайлович, в носочках можно, в носочках…Федор все-таки стянул с Валерия Михайловича туфли. Тому заметно полегчало.Картинка была в нашем купе! Один в трансе, второй еле жив от бунта своих вещей. Третий думает только о гиревом спорте. А я сам? О чем я-то думаю? В том-то и дело, что не думаю. Не хочу думать…— Так я пошел? — спросил Федор.— Нет! Никуда вы не пойдете.— Понятно. Произвол. Документы на право, пожалуйста.— Сядьте, Федор. Сядьте! Возьмите себя в руки. Хорошо… Ваши рассказы больше не воплощаются в жизнь. Переживите это. Пусть ваши рассказы не воплощаются в жизнь в буквальном смысле. Пусть.— Решено и подписано, — возвестил Федор.— Да и не надо этого. Вы пишите просто. Для себя, для друзей.— Друг! Артюха! — внезапно обрадовался Федор и полез было ко мне целоваться.— Да что вы корчите из себя! — не выдержал я. — Несостоявшийся писатель! Их много, несостоявшихся! И не только писателей! Пишите, если интересно. Не для издательств и редакций, а просто. Можете посылать, пробиваться, но все-таки пишите не для них, а для себя. И выбросьте мысль о их воплощении в жизнь. У вас же хорошие рассказы, Федор. Я уверен, что они найдут дорогу к читателю. Только не воображайте, что вы страдающий за правду. Не бейте себя в грудь и не распинайтесь на кресте. Ведь вы это специально на себя напускаете. И гиревой спорт, и слезы по поводу несостоявшегося писателя.— Слез не было, Артемий, — сказал Федор.— Я в переносном смысле…— Понимаю. Приятно слышать о себе правду.— Все еще поигрываете?— Ни ухом, ни духом, Артемий.— Тогда вот что… Наши приключения еще не кончились. Будьте сами собой. Без всяких выкрутасов. А читатель, искренне любящий ваши рассказы, у вас есть, по крайней мере, один. Я.— И я, — простонал Валерий Михайлович.Федор вскочил и всенепременно пожелал поклониться до полу. Этого уже я не мог вынести. В своей игре он доходил черт знает до чего! Я легонько дал ему в солнечное сплетение. Просто, чтобы он очнулся. Но Федор повалился на скамью и безмолвно вытянулся на ней, сложив руки на груди крестом.— Поднимайтесь! — приказал я.Федор и ухом не повел.— Федор, прошу вас!Писатель вдруг сел.— Вы! Вы, отец семейства, просите меня! Это я должен просить у вас прощения! И я прошу, прошу. Чистосердечнейше раскаиваюсь! Примите во внимание…Он не досказал, что еще тут нужно было принять во внимание, потому что Валерий Михайлович, слегка приободрившийся, вспомнив, наверное, добрые дела Федора, вдруг наклонился вперед и погладил писателя по впалой щеке, потом по разлохмаченным волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70