Ага. Строганов… Строганов Иван Петрович и еще Строганов Иван Петрович. Улица Бусова или улица Алтайская?— Бусова, двадцать два.— Отлично. Номер вашего телефона девяносто два — девятьсот тринадцать.— Правильно, — чуть испуганно согласился Иван.— А у второго Строганова Ивана Петровича по улице Алтайской, четыре — двадцать два — двадцать четыре.Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.— Ну и здорово! — вынужден был согласиться я.— Пустяки, — недовольно сказал Степан Матвеевич. — Все дело в том, что я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не одну сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц и бригадира поезда я обязан знать.Ручка вдруг задергалась. Раз, два. Потом кто-то забарабанил из вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.— Мне еще музыку крутить надо! — раздалось сначала, а уж потом показался человек с красной повязкой и в форменной фуражке. — Куда подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне. — Значит, в вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для чего в поезде радиоузел? Чтобы музыку слушать и последние известия! Понятно. Пассажиры чтобы не скучали!Это-то нам было понятно.— Ты Голубчиков? — ткнул работник радиоузла сначала в Степана Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана. — В чьем купе место номер восемнадцать?Это место было в моем купе. На нем сейчас располагалась врач Зинаида Павловна.— В моем купе восемнадцатое место, — сказал я.— Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.— Моя фамилия Мальцев.Иван искоса взглянул на ненавистную занятому товарищу телеграмму и прочитал:— Голубчику… Голубчику там, а не Голубчикову.— Я что и говорю, — согласился человек с красной повязкой.— Голубчику! — воскликнул я. Ох ты! Ведь это меня бабуся называла голубчиком. — Постойте. Может, это мне?— Бери. И с концом.Я развернул телеграмму. Слева стояло: «Старотайгинск-90». Ясно. Из Старотайгинска, значит. Справа: «Фирменный поезд „Фомич“ от 0 августа семьдесят пятого года. Вагон шесть, место рядом с восемнадцатым. Голубчику».А ниже сам текст телеграммы: «володька забаррикадировался комнате пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь — бабуся коля».Белиберда какая-то.Радист обрадовался, что свалил со своих худеньких плеч непосильную ношу, закончив все эти поиски Голубчикова, и бодро рванулся в вагон. Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному вещанию.Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.— Что это? — наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.— Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?— Как это от бабуси Коли? — удивился Степан Матвеевич. — От дедуси Коли!— Не-ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что телеграмму прислала бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск, — сказал я. — А вот почему она стала Колей, не пойму. И что это за Володька, который забаррикадировался в комнате. Правнук, что ли? Ну и пусть себе баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля. В телеграммах ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А-а! Понятно. Внучек это ее Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в комнате, пока есть не запросит. Что-то там они пытаются. А что такое: «зиять чедоман»? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал и так и эдак. Несколько раз пытался прочитать телеграмму мельком, быстро, чтобы машинально пропустить возможные опечатки. Что-то получалось. Ага! Вот тут. Ясно, что не «чедоман», а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог с ними! У бабуси действительно был чемодан. Но что они все-таки пытаются сделать?— Головоломка, — наконец сказал я. — Пошутила бабуся.— Ну да, — сказал Иван. — Очень нужно ей шутить на рубль с лишним, да еще тащиться на телеграф.— Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.— Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут что-то есть. Подумать надо.— А как же с попаданием поезда в другую реальность? — сурово спросил Степан Матвеевич. — Так все и оставим?— Я вот что думаю… — начал Иван.— Артем, — дверца приоткрылась, и в просвете показалось извиняющееся лицо Инги. — Артем, станция. — Она смешно сморщила носик. — Зинаида Павловна говорила…— А-а… Помню, помню. Сейчас. Иду.— Конечно. Надо прогуляться, — согласился Иван.— Ты все понял, Артем?— Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх того.За окнами поползли какие-то станционные постройки, хотя поезд еще и не замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.На боковом столике в нашем купе прямо ногами на застеленной газетой столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша. Матрас был закинут на багажную полку, а спальная поднята, верхняя часть окна открыта. В нее-то и старался просунуть свою головку малыш. А отцу, кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой саблей. Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую и светлую, приходили всякие разные мысли.— Хочу мороженого!— Мама купит у дяди, Стасик.Я потянулся за пиджаком.— Мы не мешаем вам?— Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.Кроме нас, в купе находился только Валерий Михайлович. Он лежал на своей полке с влажной от пота тряпкой на лбу. Семен, Тося и Зинаида Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.— Хочу самолет! — потребовал мальчик.— Мама купит у дяди, — обреченно пообещал отец.— Хочу Черное море!— Мама купит у дяди, Стасик.— Хочу сестренку Вальку!— Мама купит у дяди…— Хочу…Поезд остановился, и я ступил на перрон станции Балюбино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70