Они тоже в ватниках и стеганых штанах, в завязанных под подбородком шапках. Они идут, идут тесно, чуть ли не прижавшись друг к другу. Иногда останавливаются и о чем-то спорят и показывают рукой вперед или в сторону, а потом снова идут. Меня во что-то заворачивают, но мне и так жарко. Я лечу, я падаю, я исчезаю. Потом снова появляюсь, замечаю, что на брате нет ватника. Ему тоже жарко, радостно, думаю я. Они кричат что-то друг другу, но мне сквозь вой ветра ничего не разобрать.
А потом я вижу печку, нашу печку, вокруг которой можно ходить, потому что она посреди избы. Вижу восторженные глаза сестренки. Она-то знает, что я был в сказке. И почему причитает бабушка? Мама раздевает меня. Я так редко вижу ее. В глазах у нее что-то такое... Что-то такое... Я не знаю — что. Но мне приходит в голову, что это и радость, и горе. Вместе. Я никогда так не думал. Это впервые. Радость-горе. Они что-то говорят. Трут меня, дают выпить что-то обжигающее. Я уже начинаю понимать их. Мне что-то втолковывают, повторяют, показывают листок с написанными на нем вкривь и вкось буквами.
И вдруг до меня доходит. Так вот в чем дело! Мы получили письмо от отца. Он теперь у нас однорукий! И такая радость в глазах мамы. Еще бы! У нас теперь однорукий отец! Он в каком-то госпитале. Но это не очень ясно. Главное, что он однорукий. Приходят какие-то женщины. Шепчутся, плачут, обнимаются, ревут. Я же вижу, что они поздравляют маму. А сами плачут. И она тоже плачет. А в глазах то самое радость-горе.
Я требую отдать мне мою сосульку. Мой подарок! Они сейчас на все согласны. Но сосулька холодная, а я, оказывается, чуть не замерз. Я смеюсь. Они пугаются моего смеха.
— У меня однорукий отец! — кричу я. — Я был в сказке! Дед Мороз подарил мне сосульку! Мы со Снегурочкой сделали снежный вихрь из похоронок!
Они отдают мне сосульку. Она не тает, хотя и холодная как лед. Я прячу ее под одеяло. Я сам с головой накрываюсь одеялом. Я чувствую, как на меня наваливают еще что-то теплое и тяжелое.
Мне жарко.
Я осторожно, словно от кого-то таясь, подношу сосульку к языку. Она волшебная. Она сладкая-сладкая, как сахарин... и горькая...
Мне жарко...
Мне холодно...
2. ФЕВРАЛЬ
От дома до школы тридцать минут ходу. От школы до дома больше. Все зависит от того, какой дорогой я иду. Иногда я забредаю даже на Воскресенскую гору. Школа наша расположена между двумя оврагами, один из которых дикий, а второй мы засадили яблоньками, черемухой и рябиной. Они сейчас почти и не видны. Все занесено снегом. Снег шевелится, несется, танцует, полосует острым ножом по лицу, стремится набиться под шапку и за отворот телогрейки.
Морозец слабый. Какой это мороз! Я даже уши у шапки не опускаю. Тру, конечно, иногда, но это так, машинально. Можно и не тереть.
Сегодня у нас было занятие физического кружка. Я делал доклад о принципах телевидения. Даже схему нарисовал и кинескоп. Все из журнала, конечно, потому что телевидения в нашем городе еще нет. И я ни разу не видел телевизора. Но скоро в нашем городе будет все. И телевидение, и троллейбусы, и трамваи, и аэродром настоящий сделают. А все потому, что мы взялись за это сами. Весь наш девятый класс и классная руководительница. Она у нас физику преподает. А физика — это главное.
Улицы у нас широкие. Возле каждого дома палисадник. Но машины здесь ходят редко. Так, если только дрова или уголь кому привезти. Поэтому дорогу не чистят. А после сильного снегопада пешеходы проделывают дорожки. В морозы они становятся шире; все-таки много народу ходит по улицам. А вот в такую метель все снова заносит. На моих ногах ботинки и сверху боты «Прощай, молодость!» Когда мама купила их, я сначала наотрез отказался носить эту стариковскую обувь. Но потом оказалось, что чуть ли не все старшие классы носят «Прощай, молодость!» Носят, да еще нахваливают, подшучивают, конечно, друг над другом, подменивают или прячут их на переменах. Словом, от этих бот, оказывается, жизнь становится интереснее. Да и ступаешь по снегу увереннее, потому что они тяжелые. Не поскользнешься. А если попадет под ногу консервная банка, так уж летит, будь здоров! И не увидишь даже куда.
Сегодня я выбираю длинный путь, переулками, задними дворами. Подумать надо. И не то, чтобы подумать, все уже давно думано-передумано, а так, привести мысли в порядок. Судьба моя, да и еще многих из нашего класса, решена. Мы будем переделывать мир. Мы сделаем его лучше! В нем будет и телевидение, и трамваи, и самолеты будут летать из нашего города в Африку и Южную Америку, не говоря уже... ну, например, о Европе. В Европу-то уж запросто будут летать.
Вот только почему классная руководительница время от времени тихонечко прерывала нас и словно бы пыталась направить в каком-то другом направлении? И не восстановить теперь в памяти то, что она говорила, а все-таки что-то в душе осталось. О душе-то мы стараемся говорить поменьше. Вообще почти что не говорим. Да и что о ней говорить. Так и до любви можно договориться. Девчонки из женской школы уже и так пытаются втянуть нас в свой драматический кружок. Да только ничего у них не выйдет. Нам нельзя отклоняться от цели. Сначала драматический кружок, потом танцы, провожать их надо с праздничных вечеров, разговаривать о чем-то. А время будет идти, идти и когда-нибудь окажется, что его не хватило.
Нет. Раз уж мы решили построить новый мир, то на пустяки отвлекаться не стоит.
Фонарей на улицах мало. Да и те мотаются из стороны в сторону как ошалелые. И так в глазах рябит, а тут еще тени от фонарей мечутся. Да и не нужны мне фонари. Я ведь здесь все знаю наизусть, с закрытыми глазами могу идти, даже спиной вперед.
Я еще окончательно не выбрал, за что возьмусь после окончания школы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36