Они составляли единую духовную сущность, единую плоть с двумя сердцами, два инстинкта, налаженных на одну частоту. Их спаянность не ограничивалась кабиной самолета. Она продолжала действовать и на земле, – это были как будто тоненькие антеннки. По непобедимой привычке они наблюдали друг за другом и лучше друг друга узнавали. Они разве что не полюбили друг друга; они друг друга дополняли.
Их привычки и вкусы ничуть не изменились. Для этого они были вылеплены из слишком разного материала. Однако с этих пор между ними возникло невидимое и нерушимое, таинственное единогласие, которое там, в небе, в жарком воздухе, пьянящем и полном опасностей, заставляло их губы улыбаться или кривиться в тревожной гримасе.
Когда Жан отбывал в увольнение, Мори попросил его передать жене письмо…

Часть вторая
Глава I
Первый проведенный Эрбийоном в Париже день прошел не совсем обычно.
Посреди радостного общения с родными и привычных уху шумов перед ним вдруг всплывали лица товарищей по эскадрильи. Тели отдавал приказы, Марбо курил свою трубку, узкий затылок Мори склонялся над книгой. Неяркое солнце наводило его на мысль о тумане, который, должно быть, стелется там по земле и мешает наблюдению. Автомобильный запах напоминал ему запах самолетов.
Тем не менее говорил он много, с лихорадочным возбуждением, желая не обмануть окружающее его восхищенное любопытство. Однако удовольствие от этих разговоров портил какой-то неуловимый диссонанс.
От него ожидали рассказов, выстроенных в стройный литературный сюжет, подобно тому, как и его собственное воображение рисовало ему события перед отъездом на фронт. В глубине души его раздражала уступка, на которую ему пришлось пойти, чтобы оправдать надежду своих собеседников, желавших послушать о чудесах, и которая, помимо его воли, искажала истинную картину жизни в эскадрильи. Интересно, поверили бы они ему, если бы он честно описал ее, не опуская периодов безделья, и рассказал бы о том, что, полеты чаще всего протекали мирно? Грубая газетная патетика слишком усиленно вскармливала их воображение, и вряд ли оно могло удовольствоваться вот такой изумительной простотой.
Пока он нанизывал драматические завязки и развязки своих сюжетов, его неотступно преследовала фраза, сказанная Мори и не имеющая очевидного отношения к его словам: «Вы знаете, что такое штыковая атака? Это вопли, это тела, подхватываемые какой-то силой извне, страшная сухость в горле. Вот и все».
По мере того как подходил к концу этот первый день и Жан все полнее осваивал свои старые привычки, раздвоенность в его ощущениях проходила. А когда на следующий день в своей холостяцкой квартире он заключил Денизу в жаркие объятия, то по-настоящему ощутил себя в увольнении.
Его любовница не вскрикнула, увидев его, но она дрожала от такого сильного волнения, что Жан уже не узнавал ее легкомысленного личика. По биению своего сердца он понял, как любимо было им это тело и как дорога эта страстная головка.
Они долго друг другу писали, но, увидевшись, поняли, насколько оба изменились. Он удивлялся глубине ощущений, которые ему дарили поцелуи Денизы. Она же никак не могла поверить, что три месяца новой жизни сделали столь решительным этот еще нежный лоб и придали необычное, более проницательное и более задумчивое выражение его недавно еще совсем детским глазам.
Она приподняла свои растрепавшиеся волосы, чтобы лучше его рассмотреть. Под этим взглядом Эрбийон, наконец, ощутил себя таким, каким он и был там, на вокзале, когда Дениза провожала его на фронт, в образе, который постепенно изменялся, приобретая жизненный опыт. В присутствии своей подруги наивная слава вновь расправила над ним свои крылья. А когда между ласками он эпически и еще более лживо, чем когда бы то ни было, повествовал ей о своих полетах и битвах, рассказ показался ему вполне правдоподобным.
Следующие их свидания приглушили эту помпезность восприятия. Они перешли на тон, который был для них привычней, их любовь потекла своим чередом, в веселой игре, лишенной стыдливости.
Все свободное время Эрбийон проводил около Денизы. Она всегда была готова составить ему компанию. Иногда он высказывал радостное удивление по поводу ее исключительной свободы, но, не желая нарушать тайну, окутывавшую ее жизнь, она отвечала смехом, в котором гордая беззаботность свидетельствовала о том, что оделять ее нежностью – это право принадлежало исключительно ему. Тем не менее в эти самые моменты Жан улавливал в ее глазах беспокойство, которого раньше он не замечал, и – словно некий вопрос, который она не осмеливалась задать вслух…
Проснувшись однажды утром, Эрбийон ощутил некое сожаление. Его смущала мысль о том, что завтра его увольнение заканчивалось. К констатации этого неприятного факта добавилось воспоминание об одном еще не выполненном долге. Со дня на день он переносил срок передачи письма Мори, которое уже неделю лежало в кармане его походной куртки и дожидалось этого момента.
Он строго осудил себя и, поскольку вторая половина дня была у него занята свиданием с Денизой, он решил без промедления отправиться на квартиру своего друга.
Им тут же овладело нетерпеливое любопытство. Ему предстояло увидеть женщину, наполнившую жизнь Клода страстью и страданием. По его описанию Эрбийон представил себе строгое и бледное лицо, чистый лоб и таинственность всего ее образа.
«Вот было бы забавно, если бы я в нее влюбился», – сказал он сам себе, недоверчиво улыбнувшись.
Он обратил особое внимание на свою одежду, до исключительного блеска отполировал ботинки, за которыми он ухаживал сам, с тщательной небрежностью надел кепку и вышел, вполне довольный своей особой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51