Пьер не вздрогнул, не пошевелился, но то, что Северине хотелось увидеть, – биологическую таинственность лица в тот момент, когда оно еще принадлежит только теням и жизни, – успело улетучиться. К нему вернулось отчетливое восприятие окружающего.
– Как же я счастлив вновь обрести тебя… – сказал он. – Мне так не хватало тебя.
Вдруг Пьер открыл глаза.
– Да, вот так… – проговорил он, – маленький Марко… этот маленький итальянец. Он очень любил, когда я играл с ним.
На этот раз Северине достаточно было лишь погладить волосы Пьера, чтобы он тут же успокоился.
– Я уже не ощущаю боли, – сказал он вполголоса.
– Я настолько переполнен тобой. И у меня уже не хватает отзывчивости на остальных.
– Молчи. Если бы все были такими, как ты, жизнь была бы намного лучше. Знаешь, – с чувством сказала Северина, – я столько сейчас думала о тебе.
– Так ты, значит, уже давно проснулась? Но ведь еще такая рань, только-только рассвело. Ты что, плохо себя чувствуешь? А я-то разоспался.
Северина нежно рассмеялась.
– Не пытайся поменяться ролями, – проговорила она. – Я только хотела сказать тебе, как ты мне дорог, и узнать, как сделать тебя счастливым…
Она замолчала, словно взяла фальшивую ноту. На лице Пьера отразились легкое изумление и сильное смущение.
– Я тебя умоляю… – пробормотал он. – Очень мило, просто чересчур мило с твоей стороны. Но только это ты мой ребенок.
– В любом случае, – продолжила свою мысль Северина, – нужно, чтобы я больше участвовала в твоей жизни. Я хочу знать все, что ты делаешь: твоих больных, твои операции. А то я ни в чем не помогаю тебе.
Вместо чувства признательности за эти слова Пьера охватило чувство вины. Подобно всем деликатным и сильным мужчинам, он был устроен таким образом, что, любя, воспринимал даже самую незначительную заботу о себе как проступок, совершенный им по отношению к Северине.
– Вчера вечером я распустился, – ответил он, – и вот ты уже беспокоишься обо мне. Мне прямо стыдно. Не волнуйся, родная, тебе больше не придется страдать из-за таких вещей.
Северина сделала едва заметное нетерпеливое движение. Как же это все-таки трудно – исполнить подсказанное любовью настойчивое намерение. Прямо все оборачивалось против ее замысла. Она хотела быть полезной Пьеру, а получилось, что это он непрестанно оказывал ей свои услуги.
Конечно, кроме его работы была еще и духовная жизнь, были любимые им книги, его мысли, которые она могла бы попытаться разделить с ним. Но здесь Северина, несмотря на все свои старания, чувствовала себя бессильной. Для того чтобы заняться тем, к чему ее никогда не тянуло, ей не хватало культуры, способностей, увлеченности.
Чувствуя, как ею овладевает растерянность, и испытывая одновременно огромную потребность дарить и помогать, она прошептала:
– Ну что, скажи мне, любовь моя, могу я для тебя сделать?
То, как было это сказано, заставило Пьера с вниманием склониться к ней. Они пристально смотрели друг на друга, словно впервые открывая себя. И молодая женщина прочла в глубине его больших серых глаз трепещущую мольбу:
"Ах, Северина, Северина, если бы ты отдавала мне свое тело не только ради моего удовольствия, но и сама смогла бы познать наслаждение и раствориться в нем".
Во взгляде Пьера был такой сильный, такой страстный призыв, что Северина почувствовала такое волнение плоти, какого не испытывала еще никогда. То, что накануне она на какое-то мгновение ощутила с Юссоном теперь она почувствовала снова, но уже вместе со счастьем нежности. Пусть вот сейчас Пьер схватит ее руками – сила их ей была хорошо известна, и она столько раз видела его перекатывающиеся сильные бицепсы, – пусть крепко обнимет ее, и она, наверное, обязательно растает от наслаждения, которое он давно жаждет ей подарить. Однако, оказавшись в объятиях Пьера, Северина уловила в его взгляде отблеск признательности. И опять, как и прежде, отдалась ему с материнским чувством.
Потом Пьер и Северина долго лежали без движения.
О чем, о ком думал Пьер? Может быть, о любовницах, которые были у него прежде и которых он даже не любил, но, независимо от этого, они все же достигали с ним почти запредельного блаженства… А может быть, о несправедливости судьбы, наградившей лежавшую рядом с ним любимую и любящую его женщину, ради которой он отдал бы жизнь, бесчувственным телом, не способным на то абсолютное слияние, которого он жаждал с безудержной, фанатичной страстностью.
Северину охватывало печальное оцепенение от мысли, что она, обладая огромной властью над Пьером, так и не добилась, чтобы принадлежавшая ей душа раскрылась перед нею. Эта душа, сама того не ведая, отвергала ее, так же как ее тело отвергало его плоть.
Установившееся молчание было насыщено горечью поражения.
К счастью, между ними существовала пылкая, все сглаживающая дружба. Ни одно из их сближавших чувств не пострадало. Напротив, они испытывали еще большую потребность в общении, подтверждавшем, что все осталось как прежде. Сама того не замечая, Северина вложила свою руку в ладонь мужа. Он крепко сжал ее, без всякого чувственного волнения, просто как товарищ, как спутник, идущий вместе с ней по жизни. Она ответила ему тем же. Они осознавали, что их любовь была выше диссонанса, в котором они не были виноваты.
"Наслаждение, – подумалось им одновременно, – это всего лишь скоротечное пламя. А мы владеем более редким и более надежным сокровищем".
Наступил день, рассеивающий таинственные, чересчур глубокие разноречия инстинктов, этих лиан мрака. Пьер и Северина смотрели друг на друга и улыбались. Юный свет, беспощадный ко всему увядающему, был милосерден к их юным лицам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50