Он дождался, пока его обслужат, и повернулся к Северине.
– Хорошенько выслушай меня, – произнес он наконец, – и не заставляй меня повторять дважды. Если тебе захочется узнать, чего стоит мое слово, спроси на Монмартре или на Центральном рынке, кто такой Ипполит-Сириец. Так вот, говорю тебе, если хочешь, чтобы у тебя не было неприятностей (от этого безобидного слова на Северину повеяло холодом), не шути с Марселем.
Он медленно допил вино и с видимым усилием задумался – выразить свою мысль ему было нелегко.
– У тебя вид честной и хорошей девушки, – проговорил он наконец, – и я хочу тебе кое-что объяснить. Марсель – это парнишка, который спас Ипполиту жизнь. Ты можешь себе это представить? Теперь он для меня больше, чем сын. Вот только есть у него один недостаток – падок на женщин. В прошлом году без меня он уже… Ладно, хватит об этом. Когда он попросил тебя, мне следовало бы догадаться, что он снова влипнет, да разве же все предусмотришь. Вначале он преодолевал себя… Даже делая глупости, оставался мужчиной. А потом расслабился… Он такой непосредственный, этот малыш. Можешь не думать, что он поверил выдумке о твоей болезни. Если бы я его не удержал, сегодня вечером с тобой говорил бы не я, а он. Я решил, что лучше мне сходить. А то он чересчур горячий.
Ипполит снова погрузился в тягостную задумчивость. Северина подумала даже, что он вовсе забыл о ней.
– Короче, ты меня поняла, – произнес он наконец. Он снова положил ей руку на плечо, поглядел на нее неподвижным взглядом и заключил:
– Можешь идти, да поживее. А то я сегодня не в духе. В окне погребка Северина еще раз увидела его громадный, размытый силуэт, склонившийся над пустым бокалом.
Хотя молодая женщина была уже на улице, она резко отвела взгляд в сторону. Этот силуэт влиял на нее парализующе. Однако нужно было действовать без промедления, Северина чувствовала это всем своим обезумевшим от страха нутром. Еще один день – и она попадет во власть этих двух мужчин, и неизвестно, кого из них она должна больше бояться, а за ними ей виделись другие, такие же опасные, готовые повиноваться и Ипполиту, и Марселю.
Северина быстро вернулась на улицу Вирен.
– Я ухожу, – объявила она госпоже Анаис.
– Вы виделись с вашим другом? Он берет вас с собой в отпуск? – спросила госпожа Анаис, никак не предполагая, что Северина задумала окончательно порвать с ее заведением.
– Да, да, – немногословно ответила молодая женщина, чтобы не пускаться в объяснения.
Даже если предположение госпожи Анаис и не предопределило решения Северины, то оно по крайней мере избавило ее от дальнейших колебаний. Северина почувствовала слепое желание бежать, еще когда разговаривала с Ипполитом. Однако просто бежать из дома на улице Вирен было недостаточно. Северина не хотела, не могла больше дышать тем же воздухом, что и ее преследователи. Нужно было сделать так, чтобы от Марселя и Ипполита ее отделяло большое расстояние. Начиналось лето. Конечно, у Пьера была привычка брать отпуск позднее. Он станет говорить о больнице, о клинике, о графике отпусков. Но Северина чувствовала, что выпавшие на ее долю испытания достаточно подготовили ее к тому, чтобы уговорить мужа. В который раз любовь заставляла ее во время своих самых грустных треволнений прибегать к самой искренней нежности.
Как Северина и предполагала, ей удалось довольно легко убедить Пьера, сославшись на плохое самочувствие и на желание побыть с ним наедине. Спустя неделю после предостережений Ипполита чета Серизи села в поезд и отправилась к пустынному пляжу неподалеку от Сен-Рафаэля.
Но даже уже стоя на перроне, Пьер и Северина продолжали нервничать: он – потому, что внезапный отъезд расстроил его рабочие планы, она – оттого, что боялась неожиданного появления тонкой, как золотая нить, недоброй улыбки Марселя или гигантской тени Ипполита. Первые же толчки тронувшегося поезда оставили позади, развеяли все их заботы. Северину и Пьера обволокла дивная уединенность купе, движущегося навстречу ночи. Их глаза зажглись одним и тем же молодым желанием. Они чувствовали, что в их любви столько же свежести, как и во время их первой поездки, но только больше глубины. Северину особенно радовало приближение спокойных, наполненных нежностью дней, которым, как ей казалось, не будет конца.
Эти дни оказались самыми прекрасными в ее жизни. Недели, которые она только что пережила, угрозы, еще недавно тяжелым камнем давившие на нее, только усиливали ее желание счастья. А оно было у Северины могучим, разносторонним и уже давно служило ей, не иссякая. Море, пляж, солнце, аппетит, сон – из всех этих слагаемых жизни она извлекала максимальное наслаждение. Погода стояла прекрасная, небо переливалось всеми оттенками лазури. Воздух был похож на драгоценное, легкое масло. Он ласкал тело Северины, и она уже даже не вспоминала, что это именно то тело, которого касалось столько рук: теперь оно принадлежало ей и целомудренно расцветало.
Пьер тоже был счастлив. Оттого, что отдыхал, оттого, что его окружала природа, которую он любил, и, главное, оттого, что постоянно видел рядом с собой цветущую, непорочно-чистую молодую женщину, которая была его высшим счастьем. Они вместе плавали. Когда они брали лодку, их весла гребли в одном и том же ритме. На песке они возились, словно два маленьких сорванца. Только при такой жизни Северина чувствовала себя по-настоящему близкой Пьеру. В Париже их разделяли его больные, его книги, его статьи, тогда как тут эти неистовые и чистые физические упражнения, в которых она была почти так же искусна, как и он, сплачивали их, вносили в их отношения теплоту братского союза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50