Идея его заключалась в том, чтобы найти какие-либо несоответствия между тем, что Ник говорил теперь, и моими записями, которые были сделаны на основании более ранних рассказов Ника.
Ник отвечал спокойно, прекрасно зная, что говорить следует только то, о чем спрашивают. Хотя он и не скрывал подробности своей жизни, но он принижал их важность. Отец его был «строгим», но не подлым, мачеха «иногда переступала черту», но все в границах приличия.
Ник все время смотрел на Андербрука, а не на меня. Говорил он ясно, убедительно и последовательно. Возможно, мои записи во время сеансов и могли доказать, что он противоречит себе, но слишком уж они были разбросаны, так что, кроме моих слов, противопоставить было нечего. Я вспомнила о Кенди; где-то она теперь была и что бы сказала, если бы мы могли ее найти?
На второй день Андербрук допрашивал Ника с пристрастием относительно его сексуальных претензий ко мне. Когда я наблюдала за лицом Ника во время его рассказа, меня не покидала мысль, что я смотрю в лицо психопата. С этим человеком никто бы не сравнился в умении лгать!
– А что произошло после того, как она села и взяла вас за руку?
– Она отвела меня в спальню и уложила на кровать. Потом выдвинула ящик тумбочки и достала презерватив. Я натянул его, и она оседлала меня.
– А когда именно вы оба разделись?
– После того, как мы вошли в спальню, я разделся полностью, а она сняла только джинсы и трусики. Лифчик она не снимала.
– А что было потом?
– Она… не отпускала меня до тех пор, пока не кончила. Когда она скатилась с меня, я еще мог продолжать, так что я попросил ее довести меня до оргазма рукой.
– А что с презервативом?
– Я его снял, завернул в салфетку и выбросил в корзинку для бумаг возле кровати. Потом мы оделись и вернулись в столовую.
Я могла только смотреть ему в лицо и качать головой.
– После этого я себя действительно плохо почувствовал, меня охватило какое-то замешательство и предчувствие дурного. Я не знал, почему она меня не остановила, и что она будет делать дальше. Мы сели за стол и выпили чаю. В тот момент к двери и подошел Сливики.
– А Сливики вас тогда увидел?
– Нет. Я сидел за столом, и меня не было видно из коридора. Я слышал, как она сказала ему, что все в порядке, а потом захлопнула дверь. Я встал из-за стола, чтобы посмотреть на него из окна.
– А зачем вы это сделали?
– Мне было любопытно, кто это был.
– Так что вы смогли бы узнать его?
– Нет. Просто я всегда хотел знать все о докторе Ринсли. Даже то, кто из соседей ей нравился.
– Но вы же следили за ним, пока он не вошел в свой двор?
– Это же было прямо через улицу, так что я волей-неволей видел, куда он направляется. Я понял главное – она просила его прийти и посмотреть, все ли в порядке. После этого я почувствовал себя мелкой дешевкой, как будто бы она боялась меня.
– А она вам когда-нибудь говорила, что боится вас?
– Нет. Но я спросил ее, зачем ей была нужна эта проверка, и она ответила, что не знала, что может произойти.
– И как же вы это поняли?
– Она боялась, что я причиню ей вред. А это оскорбило меня.
– А что произошло потом?
– Мы еще посидели за столом некоторое время и поговорили. Когда я признался, как отвратительно себя чувствую, она сказала, что больше не может меня лечить и порекомендует меня кому-нибудь другому. После этого я уже не видел никакого смысла в жизни. Я чувствовал, что мною попользовались и выбросили.
Это было только начало. Как Андербрук к нему ни подступался, на каждый его вопрос у Ника был готов ответ. На вопросы, связанные с более детальной информацией относительно спальни, моего тела или особенностей происшедшего, он отвечал, что не помнит, или же, что не заметил этого, поскольку все произошло очень быстро, а он был сильно расстроен.
За свою игру он мог бы получить премию Оскара: в ней было как раз столько гнева и отчаяния, чтобы она звучала правдоподобно. Действительно, рассказ Ника был такой мешаниной из правды и вымысла, что не оставалось ничего другого, как признать, что он вовсе не психопат и не лгун, а просто вообразил себе все это, и сам поверил… Может быть, у него на самом деле были галлюцинации.
Атуотер возражала каждый раз, когда Андербрук мог уличить Ника во лжи. Если так дело пойдет и в суде, я обречена. Найдется ли человек, который сможет не поверить Нику?
К концу дня я чувствовала себя так, как будто Ник разрезал все мои внутренности на кусочки и разбросал по комнате. Когда заседание закончилось, и он встал, все тело у меня ныло.
45
В этот вечер, зная, что у меня был тяжелый день, Умберто пришел пораньше, чтобы побыть со мной. Он застал меня в постели уже в шесть часов вечера. Я держалась за живот, а по лицу у меня текли слезы.
– Сарита, – начал он и тут же прилег ко мне. – Расскажи мне, что случилось.
Он внимательно слушал все время, пока я перемежала рассказ слезами – как умело лгал Ник, и сколько он всего нагородил. Он слушал и почти ничего не говорил, но само его присутствие успокаивало меня, и вскоре я заснула, утомленная и уже не думающая О том, что принесет мне завтрашний день.
Закончилось все только во второй половине дня. Во время утреннего перерыва Андербрук опять вывел меня из офиса Атуотер и прошелся со мной по холлу. Он спросил меня, не мог ли мистер Сливики заглянуть в мои окна и увидеть что-то, о чем я не рассказала.
– Разве вы не верите, что я говорю вам правду? – спросила я ошарашенно.
Он остановился, взял меня за руки и слегка встряхнул их.
– Я действительно верю вам, но не знаю, поверит ли кто-нибудь еще. Ник очень убедителен. И я спрашиваю вас еще раз, нет ли у вас на теле какой-нибудь отличительной особенности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114