Она не ушла бы, если бы действительно любила меня.
– А может быть, у нее были на это веские причины? Ты слышал когда-нибудь, что она думает по этому поводу?
– Нет. Когда она попыталась наладить со мной отношения, было уже поздно. Я не хотел иметь с ней ничего общего. Я даже не знаю, жива ли она. Меня это не интересует.
Он отвернулся от меня и улегся на кушетку.
– У нее были большие мягкие сиськи. Меня до сих пор больше всего возбуждает, когда я утыкаюсь лицом в сиськи какой-нибудь шлюшки. Иногда, когда я остаюсь один, я кладу на лицо подушку.
До конца сеанса он пролежал, свернувшись калачиком.
– Хотя кое-что она для меня сделала. Она научила меня удовлетворять женщину.
Я вздрогнула от неожиданности.
На следующем сеансе Ник спросил, веду ли я записи наших бесед. На мой утвердительный ответ он сказал:
– Это отвратительно: записывать такие личные откровения.
Я поняла, почему он так считает, когда вспомнила о его компьютерных исследованиях.
– Я постараюсь свести записи к необходимому минимуму.
– Конечно, – ответил Ник и продолжал копаться в горьких воспоминаниях своего детства.
Все проблемы, с которыми в детстве сталкивалась я, казались цветочками в сравнении с тем, что выпало на долю Ника. Тем вечером, в пятницу, мы с Умберто приехали в Бендон поздно. Все три часа, что мы добирались туда из аэропорта Медфорда, я рассказывала ему о своем прошлом. Вот покрытая льдом река Рог, где мы с отцом любили ловить рыбу. Вот железная дорога, где мы с мамой угодили под поезд. Вот моя школа. Вот игровая площадка, где отец бросал мне мячик, пока у меня не закружилась голова.
Я словно наяву увидела свои детские ладошки, натертые докрасна бейсбольной битой.
– По меркам моего отца, – сказала я, – я была никчемным созданием – чуть что, сразу начинала плакать, плохо играла в бейсбол и боялась темноты.
– Но зато он теперь тобой гордится.
– Не знаю. Возможно.
В сравнении с отцом, который бьет тебя и запирает в чулане, это была ерунда.
И все же меня удручало, что мой отец оценил меня, только когда я поступила в аспирантуру. Все, включая его самого, считали, что он не справился с программой средней школы из-за собственной тупости, и именно поэтому для него был настолько важен бейсбол. Начав изучать познавательные функции, я неожиданно заподозрила, что у него что-то не в порядке с чтением, и на весенние каникулы привезла домой тесты, чтобы оценить его способности.
Его ответы подтвердили мой диагноз. Он краснел от того, что спотыкался на тестах по чтению и правописанию, предназначенных для учеников пятого класса. Зато когда я стала читать ему слова вслух, оказалось, что его лексикон соответствует уровню студента колледжа.
В Национальной федерации слепых мы приобрели ему библиотечную карточку, и тогда ему неожиданно открылся новый мир. Всю неделю он слушал сокращенный вариант дарвиновского «Происхождения видов», «Речи выдающихся американских политиков» и «Короткую остановку» Зейна Грея.
Вечером, накануне моего возвращения на факультет, он пришел ко мне в комнату и уселся в маленькое кресло, которое до сих пор стоит возле моего старого письменного стола. Золотистые волосы на его руках блестели при свете моей обшарпанной настольной лампы. На его футболке виднелись пятна от соуса.
– Сара… – начал было он, но не смог закончить. Он опустил голову, в его рыжих волосах пробивалась седина. Он молча уткнулся лицом в ладони, чтобы скрыть слезы. Единственный раз, когда я еще видела его плачущим, это в больнице, в ожидании вестей о состоянии матери.
– Спасибо, – наконец выговорил он. И только.
Когда мы подъезжали к маленькому, ухоженному дому моих родителей, я изрядно волновалась. Я понимала, что на них произведет впечатление бизнес Умберто и его привязанность ко мне, но не знала, насколько ловко они будут себя чувствовать в его присутствии. Я и сама-то давно их не видела.
Мама вымыла пол в кухне, отполировала дубовый обеденный стол и купила для нас новые простыни и полотенца. Отец был сам на себя не похож в начищенных кожаных ботинках. Его буйные кудри были зачесаны назад, а рукопожатие казалось чересчур крепким.
Во время приготовлений к чаепитию мама сетовала, как я похудела, а я думала, как она поправилась.
Прежде чем сесть за ужин, мы с Умберто отправились в мою комнатку, чтобы распаковать вещи. Среди них не оказалось его шелков, габардинов и лайковых ботинок. Он привез с собой джинсы, дорожные ботинки, хлопчатобумажные рубашки и вельветовые брюки.
– Ты самый тонкий человек в мире, – сказала я и обняла его.
Мама стала показывать ему мои старые фотографии и награды, которые все еще висели у нее на стенах.
– Сара была примерной студенткой, – приговаривала она. – Она всегда слыла первой в своей группе.
А на что еще могла я рассчитывать, подумала я со злостью. Ты превратила себя в затворницу. Отец пропадал у какой-то женщины. Мне пришлось самой себя делать.
На Умберто произвели впечатления мои награды: – Она никогда мне об этом не рассказывала! А какие красивые платья!
– Я сама их шила, – сказала мама с гордостью. – Теперь, конечно, она одевается в магазинах на Беверли-хиллз. Моя Сара достойна всего самого лучшего.
Я старалась не обращать внимания на ее тон.
– Мама очень талантливый модельер и швея. Если у меня есть вкус, то этим я обязана только ей.
Мама подала пышный шоколадный торт, и Умберто слопал два куска, хотя и поклялся, что после Нового года не съест ни куска шоколада. А уж поинтересовавшись рецептом, он совершенно покорил мамино сердце.
Она прямо-таки зарделась от удовольствия:
– Это обыкновенный домашний торт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114