Умберто потянулся за сладким маслом и сжал его в кулаке, пока жир не протек сквозь пальцы на его руку. Тогда он просунул руку между моими ногами, втирая масло в теплую кожу. Двумя пальцами он дошел до небольшого твердого узелка, но не коснулся его. Движение это он повторял медленно и ритмично, пока я всем своим существом не отдалась ему, вся сосредоточившись на кончиках его пальцев.
– Пожалуйста, – прошептала я, – я так хочу тебя! Но он не откликнулся на мой призыв, продолжая все так же касаться меня, и по мере того, как я становилась все напряженнее, а возбуждение мое нарастало, он замедлял движения, заставляя меня, почти не дыша, безмолвно замирать при каждом его поглаживании. Веки у меня горели, мышцы на ногах непроизвольно подергивались, я приподнимала бедра от земли, требуя еще и еще.
И вот когда я была уже почти на грани оргазма, он неожиданно сменил ритм, и стал делать вращательные движения, а когда я опять была готова кончить, сменил их на движения из стороны в сторону. Я понимала, что он прекрасно чувствует тот момент, когда я оказывалась у самой черты, и все-таки он продолжал дразнить меня, и наслаждение было таким сильным, что я оставалась немой, не способной заставить его наконец-то удовлетворить меня.
Когда мне показалось, что больше я этого уже не выдержу, он убрал руку, стал на колени у меня между ног и впился в меня ртом с такой силой, что я кончила, ощущая, как сильные спазмы сотрясают меня изнутри и поднимаются по животу, а из плотно сжатых глаз при этом неудержимо покатились слезы.
Я перевернулась на живот и разрыдалась то ли от радости, то ли от ужаса. Этот человек полностью владел мною, управлял, мог сделать со мной все, что угодно.
Сначала он подумал, что я плачу от счастья, но услышав рыдания, он усадил меня и прижал к себе, покачивая как маленького ребенка.
– Сарита, – мягко сказал он. – Я тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя, – вскричала я, прижимаясь к нему, вся липкая от высыхающего фруктового сока. – Но, по-моему, я становлюсь рабыней любви.
– Моя дорогая, – сказал он, нежно убирая прядь волос у меня со щеки. – Некоторым женщинам нравится, когда их так дразнят. Это усиливает их наслаждение. Но если ты не хочешь, я больше не буду этого делать.
Моим глазам было горячо, лицо распухло и покраснело, тело все еще горело от возбуждения.
– Я полностью зависела от тебя, от кончиков твоих пальцев.
Он спокойно покачивал меня, пока мои рыдания не перешли в сопение. Потом он отодвинулся от меня, чтобы задать интересующий его вопрос.
– А что такое рабыня любви?
– У меня один пациент так говорит. Он любит, когда женщина готова на все. Полностью находится в его власти.
– Послушай, – сказал он, все еще поглаживая мои волосы. – Если ты захочешь повторить то, что было сегодня, я это сделаю, но только если ты попросишь. Так что можешь оставить все эти твои страхи насчет рабы любви своему пациенту.
Я наконец-то расслабилась и улыбнулась ему.
– Этот пациент – Ник?
Я кивнула и посмотрела в сторону, не желая, чтобы сегодняшний день был окончательно испорчен.
Умберто взял меня за подбородок и опять повернул мое лицо к себе.
– Милая, я не собираюсь спорить с тобой из-за него. Я верю тому, что ты мне говоришь. Но неужели ты не замечаешь, как он тебя достает?
– Да. Но ведь это моя работа.
Стало слишком жарко, вокруг валялись кусочки фруктов, а наши липкие тела привлекали насекомых. Мы укрылись в прохладном доме и выкупались в огромной овальной ванне, из которой открывался вид на широкий простор бирюзового моря.
На Новый год Умберто приготовил жареного морского окуня с печеным картофелем, и, сидя на нижнем балконе, мы наблюдали, как встает луна. В полночь он зажег свечи, и мы пили «Реми Мартен», приятно обжигающий горло, – отличное начало наступающего года.
Я никогда не понимала, в чем суть русской традиции бросать бокалы в камин, но в эту ночь, кажется, поняла. Мы поднимали тосты друг за друга, глядели на изящные листья кокосовых пальм, которыми поигрывал ветер, и мне захотелось навсегда остановить это мгновение.
– Когда мы кончим пить, – сказала я, – в этих бокалах больше не должно быть никакого другого напитка. Форма, вместившая в себя этот момент, должна быть разбита.
Умберто плеснул себе еще коньяка, одним глотком проглотил его и поднялся. Он взял бутылку, бокал и кивком головы пригласил меня следовать за собой.
Яркая луна освещала наш путь вдоль садовой тропинки. Когда мы подошли к небольшому домику для слуг, он отпер его, зажег несколько свечей и указал мне на единственный имевшийся на острове камин. После еще одного, заключительного тоста, оба наших бокала, а за ними и недопитая бутылка, полетели в камин.

ЧАСТЬ III
25
Вернувшись в Лос-Анджелес, я собиралась выйти на работу в понедельник. В ночь на понедельник, ровно в час, мы были разбужены пронзительным телефонным звонком.
– Извините, доктор Ринсли, – сказала телефонистка, – вам звонят из городской клиники. Ник Арнхольт попал в автомобильную катастрофу, и им необходимо с вами поговорить.
Передо мной пронесся весь набор ужасающих образов: изуродованное лицо красавчика Ника, его переломанные ноги, возможно даже, его бездыханное тело. Когда меня соединили с дежурной медсестрой, я первым делом спросила:
– В каком он состоянии?
– У него сотрясение мозга, и он слегка заговаривается. Просит вызвать вас. Есть небольшие порезы и кровоподтеки. Вы значитесь в его записной книжке как человек, которого следует вызвать в экстренном случае.
Интересно, почему именно я? Почему не его шеф или сосед, или все эти его женщины, которыми он так гордится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114