Пациенты с неохотой потянулись прочь, но постоянно оборачивались. Потом я сказала санитарам:
– Поднимите его. Те заворчали:
– Из этого ничего хорошего не выйдет, доктор.
– Поднимите его, – твердо повторила я.
В этот момент в комнату вбежали два высоких охранника. Мне при виде них сразу стало легче, но я сказала:
– Я хочу поговорить с этим мальчиком до того, как вы его изолируете.
Я была уверена, что применение силы обычно только усугубляет ситуацию.
Санитары отпустили мальчика и медленно выпрямились, а он остался лежать на полу, с раскрасневшимся лицом, с пеной у рта, с зажатыми в правой руке ножницами.
Не приближаясь к парню, я сказала:
– Я – доктор Ринсли, и я хочу понять, что происходит. Хочешь спокойно поговорить со мной в отдельном кабинете?
Он внимательно посмотрел на меня и встал. Ростом он был по крайней мере шесть футов с лишним и очень мускулистый; охранники приблизились.
Я протянула руку.
– Дай мне ножницы. Он покачал головой.
– Ты пугаешь людей своими ножницами. Так ты никогда не добьешься, чего хочешь. Отдай их мне, – продолжала я, протягивая руку.
Я прилагала отчаянные усилия, чтобы жестко смотреть на него, моя протянутая рука уже начинала болеть, я вся покрылась потом, представляя себе, как он пронзает мою ладонь. Наконец он поднял руку и опустил ножницы в мою ладонь. Я повернулась и отдала их Линде. Она взяла их, восхищенно глядя на меня.
Потом она и я сели с парнем в отдельной комнате и выслушали его историю. Он сказал, что его товарищ по комнате пытался его отравить. У апельсинового сока был странный вкус, и вперемешку со льдом было подсыпано толченое стекло. Ему надо пойти домой и запереться на чердаке: тогда он бы чувствовал себя в безопасности.
Линда сказала:
– Сегодня ты ляжешь спать в отдельной комнате, а завтра утром я принесу тебе завтрак прямо туда.
Мальчик опустил голову и заплакал.
– Я ненавижу это место. Сидеть тут взаперти с какими-то сумасшедшими!
– Ты понимаешь, что ты их тоже пугаешь? – спросила я.
– Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, – плакал он.
Я сказала:
– Лучший способ заставить их это сделать – самому оставить их в покое. Мы свяжемся с доктором Глейзером и попросим его выписать для тебя какое-нибудь лекарство, чтобы сегодня ты смог спокойно заснуть, а утром тебе надо обо всем этом с ним поговорить.
– Хорошо, – он зашмыгал носом, немного успокоившись. – А они не схватят меня?
Линда сказала:
– Пока ты не будешь пытаться на кого-нибудь напасть, никто тебя не тронет. Но если ты снова начнешь свои выступления, нам придется изолировать тебя, чтобы защитить и тебя, и остальных. Ты понимаешь?
Он кивнул. Я поднялась, и ноги мои еще дрожали после пережитого. Когда я открыла дверь, он сказал:
– Спасибо, доктор. Большое спасибо.
Я вышла, сделала несколько записей в истории болезни моей пациентки и попрощалась с ней.
По дороге домой из машины я позвонила Морри Хелману. Он был хорошим терапевтом, одним из немногих, кто умел по внешним проявлениям судить об эмоциональном состоянии; я хотела сообщить ему, что Ник появился.
– Я сделаю для Ника все возможное, если он продолжит посещения, – сказала я. – И спасибо за то, что вспомнил обо мне.
– Ты знаешь, что я много думаю о тебе.
В позапрошлом году по моей инициативе прервались наши довольно недолгие отношения с Морри.
– Как насчет того, чтобы пообедать вместе? Хотя я его так и не полюбила, я уважала его и ценила то, что он направлял ко мне пациентов.
– Ресторан «Парадиз», в следующую среду, в час, – предложил он.
Я притормозила у светофора и проверила по записной книжке:
– Отлично. До встречи.
Я приехала домой в Брентвуд и с облегчением подумала, что день наконец-то кончился. Столбик термометра довольно сильно опустился, холодный свежий ветер трепал ветви платанов. Мой маленький одноэтажный домик выглядел привлекательно: бледные и алые розы красиво выделялись на фоне белых стен. Это стоило затраченных трудов.
Войдя в дом, я бросила почту на столик, поиграла со своим бассетом Франком, потом переоделась в шорты и полчаса занималась на велотренажере. Потом, почувствовав себя бодрее, покормила собаку, съела тарелку вегетарианского супа, заварила чашку чая с мятой и включила автоответчик.
Звонили мне четыре раза: психиатр напоминал о том, что надо представить результаты тестов; надо было сообщить, смогу ли я остаться на встречу после передачи в следующий вторник; встреча на три часа в понедельник была отменена; один из моих пациентов, находившийся в депрессии, просил срочно связаться с ним.
Последнее сообщение было от Валери Мелдон, моей лучшей подруги. Она была психологом с частной практикой.
– Привет, – записала Валери. – Мне нужен твой совет. Позвони мне сегодня вечером, можно и поздно. Я люблю тебя, пока.
Я улыбнулась. Мы всегда были рядом друг с другом, кроме тех моментов, когда встречались со своими дружками. Мы обсуждали профессиональные проблемы, сплетничали, делились друг с другом своими страхами и обидами, подбадривали друг друга. Мне приходилось тысячи раз в день тщательно взвешивать свои слова и поведение, но с Вэл я всегда расслаблялась и говорила все, что чувствовала.
Почесывая живот Франку, я поговорила с моим депрессивным пациентом.
Когда я концентрировала внимание на пациентах, усталость обычно как рукой снимало. Я чувствовала удовлетворение от того, что подбирала нужные слова, разбиралась в чьих-то проблемах, вообще приносила пользу людям.
Потом я позвонила Вэл. Она сказала:
– Знаешь, что я сегодня ела? Два бисквита и полпакета попкорна. А вечером выпила кока-колы и съела упаковку салями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114