Андербрук объяснил, что они, должно быть, наконец получили окончательное постановление об усыновлении. Почему-то этого я уже не смогла вынести. Не в силах более себя сдерживать, я расплакалась, закрыв лицо большим платком, который он мне дал.
Андербрук начал перекрестный допрос с попыток выяснить у Ника подробности его жизни, которые свидетельствовали бы о том, что теперешние проблемы Ника начались задолго до моего появления.
Ник признал, что отец бил его и запирал в чулане, но заявил, что какого-то существенного вреда отец ему не причинил. Его родители любили его, и если он за что-то и сердился на них, то все отошло в прошлое со смертью родителей. Какой вздор, подумала я, но репортер, сидевшая позади меня, несколько раз громко высморкалась, и я поняла, что в этом зале большинство сочувствует Нику.
В моих записях было много замечаний о том, что ничего особенного Ник не ощущает, но толку от этого было мало. Отсутствие всяческих ощущений на первый взгляд было гораздо лучше, чем депрессия, приводящая к самоубийству. Но, не прочитав присяжным годичного курса лекций по психологии, было бы трудно их убедить, что за бесчувственностью Ника годами таилась депрессия.
Во время перерыва на обед публика жадно и ненасытно разглядывала меня, то и дело слышались чьи-то мнения и комментарии. Именно в тот день я и швырнула микрофон репортера в туалет. Некоторые даже назвали меня шарлатанкой и проституткой.
После перерыва Андербрук перешел к следующему этапу продуманной им системы защиты, он хотел доказать, что Ник прекрасно понимал, какой риск несет с собой психотерапия, и, зная об этом, шел на него сознательно.
– Говорила ли вам доктор Ринсли после первых трех консультаций, что работа будет трудной и может вызвать некоторые проблемы? – спросил он.
– Да.
– Разве вы, как юрист, не знали, что вы сами несете ответственность за то, чтобы вам было обеспечено надлежащее наблюдение?
– Да, но у меня не было способа узнать, что такое надлежащее наблюдение.
– Вы могли получить консультацию на стороне, если сомневались в лечении, которое получали?
– Да.
– И вы никогда не пытались получить такую консультацию?
– Нет.
– Считаете ли вы, что при появлении мыслей о самоубийстве необходимо сообщать об этом своему доктору?
– Да.
– И вы все же не рассказали доктору Ринсли, что замышляете самоубийство, не так ли?
– Таких мыслей у меня не возникало, пока мы не стали с ней заниматься сексом.
Андербрук замолчал и стал рыться в бумагах. Момент был ужасный – в воздухе прямо-таки сгустилась ложь.
Андербрук начал новую серию вопросов, он хотел теперь установить истинную роль Ника во всем происшедшем.
– Доктор Ринсли когда-нибудь давала вам свой домашний адрес?
– Нет.
– Как же вы узнали, где она живет?
– Я получил все данные с помощью компьютера. Это обычная процедура для моей профессии.
Андербрук заставил Ника признаться в том, что он по крайней мере восемь раз проезжал мимо моего дома, что он воровал вещи из моей приемной, что он портил ее, что часто звонил мне посреди ночи.
Ник говорил, а присяжные делали записи, агент по торговле недвижимостью ободряюще мне улыбнулся, но во время перерыва я осталась на своем месте. Меня напугало неистовство части присутствующих.
Андербрук приложил массу усилий, чтобы Ник выложил все, относящееся к попытке самоубийства. Когда вы решились на него? Почему вы никому не позвонили? Где вы взяли таблетки? Сколько таблеток вы приняли? Через какое время вы позвонили по телефону девятьсот одиннадцать?
Ника эти вопросы все больше выводили из равновесия. Он выпил воды и сказал:
– Как можно узнать, когда принимается решение о самоубийстве? Может быть, я принял решение в ночь, когда она меня отвергла. А может быть, несколькими неделями раньше. И откуда я знаю, что заставило меня в последний момент поднять трубку телефона, чтобы спастись? – Он прикусил губу и попросил салфетку, чтобы остановить появившуюся кровь.
Ход допроса и то, что Ник очень нервничал, вселил в меня надежду, но потом Андербрук задал последний вопрос:
– Мистер Арнхольт, правда ли, что настоящей причиной вашей попытки покончить с собой послужило то, что вы так и не смогли добиться сексуального контакта с доктором Ринсли и что вы поняли всю бесперспективность своих попыток?
– О, Боже, нет, – сказал Ник и разрыдался.
И опять его сторонники в зале заплакали, демонстрируя свое сочувствие, и даже некоторые присяжные заседатели стали вытирать глаза.
Я была возмущена этой ложью, но не могла понять, какая часть демонстрируемого Ником горя была истинной, а какая напускной. А если я, проведя с ним столько часов, не могла в этом разобраться, то как же могли это сделать присяжные?
Это был последний день, предоставленный обвинению, и Андербрук предложил присяжным вынести решение о прекращении дела и отклонении иска. Он сказал, что так всегда делается после слушания свидетелей со стороны истца, если судья приходит к выводу, что показаний недостаточно, ибо в таком случае защита больше не нужна и ни к чему тратить время и деньги.
Судья Грабб отклонил предложение прекратить дело, и мои надежды рухнули. Если судья счел, что обвинения против меня достаточно весомы и хочет продолжать тратить свое время, то я легко могу проиграть дело.
59
Дома между мной и матерью произошло то, чего я больше всего боялась. Мы были стиснуты тесными рамками небольшой квартиры – она плохо спала, я была взвинчена до предела – и вспомнились наши старые обиды.
– Съешь еще феттучини, – сказала она. В тот день на суде показания давал Ник.
– Я не могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114