– Собираюсь на несколько дней на Восток, навестить папу, – ответила Паулина.
– Он болен?
– Не больше, чем обычно, но я не видала его несколько месяцев, и, думаю, сейчас самое подходящее время.
Накануне вечером он не слышал от нее об этих планах.
– Когда ты решила это?
– Ночью.
Он повернулся и направился в библиотеку.
– Я распоряжусь, чтобы тебе подготовили самолет, – сказал он.
– Нет, нет, не беспокойся. Я уже сделала распоряжения через мисс Мейпл, – сказала Паулина. – Самолет доставит меня в Бангор и тут же вернется, чтобы ты смог вылететь в Форт-Уорт на встречу с работниками музея сегодня вечером.
– Ты очень деловая, Паулина, – сказал он.
– Ты говорил мне это вчера вечером, Жюль.
– Ты позавтракала?
– Конечно, нет. Я думала, что мы назначили свидание за завтраком.
Жюля беспокоила ее холодная деловитость. Он привык видеть свою жену другой, мягкой и уступчивой, и растерялся перед ее холодностью. Идя впереди Жюля, она пересекла холл и вошла в «комнату восходов», которой они никогда не пользовались для завтраков, поскольку свои утренние часы они проводили по-разному. Паулина оценивающе посмотрела на стол и кивнула. Ее письменная инструкция Блонделл, написанная ночью, была выполнена точно. Стол был накрыт скатертью от «Портхолта» с такими же салфетками. Свежесрезанные розы из ее сада стояли в низкой вазе в центре стола. Ее любимый минтонский сервиз с узором, передающим утреннее сияние, сервирован на двоих. Утренние газеты из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса стопкой лежали на боковом столике. Даже при том, что в ее жизни начинался разлад, ни одна деталь в хозяйственном распорядке дома не казалась ей недостойной внимания.
Жюль наблюдал за ней. Потом сказал:
– Выглядит очень красиво.
– Так и должно быть, не правда ли? – ответила она.
Дадли, будучи проницательным, был удивлен необычностью завтрака. С подобающей церемонностью он вошел, неся поднос с серебряными чайником и кофейником и налил сначала чай Паулине, потом кофе Жюлю.
– Спасибо, Дадли, – сказала Паулина. – Принесите мне ломтик дыни и тосты. Скажите Джерти, чтобы приготовила их из хлеба грубого помола. Я думаю, вы знаете, что принести мистеру Мендельсону.
– Да, мэм, – сказал Дадли.
– Поставьте кофейник сюда, Дадли, – сказал Жюль, постучав пальцем по столу рядом с чашкой. – Мне нравится самому наливать.
– Ты по-прежнему выпиваешь шесть чашек кофе за завтраком? – спросила Паулина.
– Около того.
– Нехорошо для твоего сердца.
– Моего сердца… Последние дни только и слышу, что говорят о моем сердце.
– От кого ты еще слышал об этом? – спросила Паулина.
– От Арни Цвиллмана вчера.
– О, – сказала она с отвращением и помахала рукой при упоминании имени Арни Цвиллмана, словно дурной воздух неожиданно проник в комнату.
Вошел Дадли, неся в закрытом крышкой серебряном блюде яичницу с ветчиной для Жюля. Паулина, поставив локти на стол и держа в обеих руках изящную чашку из минтонского сервиза, наблюдала, как Жюль брал яичницу с блюда, которое держал Дадли.
Когда Дадли вышел из комнаты она сказала:
– Я возвращаю тебе эти серьги с желтыми бриллиантами, Жюль. – Она потрясла их в руке, словно игральные кости, и затем бросила их через стол в сторону Жюля.
Жюль, удивленный, подхватил их.
– Они тебе не понравились?
– О, да, они очень красивые, но я их никогда не надену.
– Вчера я подумал, что они тебе понравились.
– Я не говорила, что они мне не нравятся. Я сказала, что не буду их носить.
– Почему?
– Потому что они связаны с грехом. Ты купил их для меня в качестве искупления, потому что тебя уличили. Роуз всегда говорит: «Чем муж не вернее, тем больше драгоценностей у жены», – сказала Паулина.
– Похоже на Роуз, – ответил Жюль и положил серьги в карман. – Я сохраню их, положу в сейф. Может быть, позже.
– Что ты имеешь в виду? На Рождество? На мой день рожденья. Нет, Жюль. Я не хочу их. Отошли их в «Бутбис».
– Хорошо, – спокойно сказал он.
На стене рядом с ее стулом висел небольшой натюрморт с виноградом и грушами Фантен-Латура. Она встала и поправила раму.
– Я всегда любила эту картину, – сказала она.
– Ты помнишь, когда мы ее купили? – спросил он.
– Конечно. – Казалось, она готова напомнить о том случае, но раздумала. – Как ты думаешь, Жюль, были мы счастливы, или наш брак был только спектаклем, длившимся двадцать два года?
– О, Паулина, не говори так, пожалуйста.
Опять вошел Дадли, неся серебряное блюдо с яичницей с ветчиной, но Паулина жестом руки отослала его, хотя Жюль не стал бы возражать, чтобы ему еще предложили яичницу.
– Представь, как придется все это делить, – сказала она.
– Все – это что? – спросил он.
Она сделала жест, словно показывая все содержимое дома.
– Все, – сказала она, глядя на него.
На его лице появилось выражение глубокой тревоги. В это мгновение все его состояние и его положение значили для него больше, чем его неудержимая страсть, и он готов был пожертвовать последним.
– Никогда не подшучивай над подобными вещами, – сказал он.
– О, я не подшучиваю, Жюль, ни капельки, – сказала Паулина, без страха глядя в глаза мужа.
– Конечно, шутишь, – сказал он.
– Много лет назад, когда ты просил меня выйти за тебя замуж, мой отец посоветовал мне не выходить, и теперь я возвращаюсь к отцу, потому что мне надо поговорить с человеком, которому я доверяю, и решить, стоит ли мне оставаться твоей женой или покончить с этим.
– Послушай меня, Паулина, я сделаю все, чтобы не потерять тебя.
– А как насчет женщины с рыжими волосами?
– Какой женщины с рыжими волосами?
– Если ты не будешь со мной откровенным, даже сейчас, то нет смысла продолжать разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162