– Их горе меня убивает. Боже мой! Почему я не умерла?
– Идемте, доктор, идемте, миссис Ивенс, – попросил Жоанн, вытирая глаза. – Имейте мужество из сострадания друг к другу. Вы не имеете права хоронить свои привязанности вместе с этим нежным существом. Вспомните, что вы говорили, когда я хотел умереть.
– Вы оплакивали знакомую девушку, а я оплакиваю свою дочь, – с горечью ответил доктор.
– Пойдемте, мой друг, – подозвал молодой человек, хорошо знавший, что горе делает человека несправедливым, и попытался приподнять доктора, все еще остававшегося на коленях возле кровати, – во имя нашей дружбы оставьте эту комнату. В ней мало воздуха, в ней душно, посмотрите на свою жену – она близка к обмороку. Эмерод сделала над собой усилие.
Она вывела мать, тогда как Жоанн и сэр Эдуард проводили на палубу мистера Ивенса, и, вернувшись, осталась одна подле Мелиды.
Став на колени, она прошептала короткую молитву и поднявшись, поцеловала сестру в лоб.
Она надела ей на палец маленькое колечко с голубыми камешками, нарядила в самый красивый белый пеньюар и остановилась, словно это совершенно истощило ее силы.
Наконец, она прижала руки к сердцу и сказала самой себе:
– Надо это сделать, мама никогда не сможет.
Эмерод надела на голову Мелиды кружевной чепчик, поцеловала ее в губы и закрыла лицо простыней, которая должна была служить ей саваном.
Хотя жизнь в море заставляет людей заботиться в первую очередь о себе и безразлично относиться к попутчикам, смерть Мелиды произвела глубокое впечатление даже на тех, кто видел ее только мельком. На борту больших кораблей, где путники размещаются в трех классах, каждый день замечаешь новые лица и зачастую до конца плавания не увидишь всех. Миссис Ивенс окружили пассажиры, и мистер Ивенс получил столько знаков сочувствия и симпатии, что они, как всегда в большом горе, скорее утомили его, нежели утешили.
Эмерод решила остаться с телом сестры одна.
Когда корабельный плотник пришел взять мерку для гроба, который он должен был сделать к завтрашнему утру, то застыл на несколько минут в неподвижности. Мужество изменило ему при виде бедной умершей, которая казалась заснувшей.
– Она вас пугает? – спросила Эмерод, которая открыла лицо сестры, чтобы посмотреть на него еще раз.
– Нет, – ответил взволнованно плотник, – она меня не пугает, но я думаю, что эта девушка слишком прекрасна для того, чтобы умереть.
Он записал снятые мерки и удалился, бросив на Эмерод сочувственный взгляд.
– Боже мой! – прошептал он, видя ее страшную бледность, – хоть бы мне не пришлось вскоре выполнять эту тягостную работу и для нее самой!
Мы отказываемся описывать ночь, которую провела семья Ивенсов.
Десять раз доктор подходил пощупать пульс своей мертвой дочери, прикладывая ухо к ее груди. Он спрашивал у Эмерод: «Не шевельнулась ли она? Мне кажется, она вздохнула». Тогда Эмерод брала лампу и приближала ее бледный свет к еще более бледному лицу Мелиды.
– Все кончено. Она мертва. Но отец не слышал ее в своем горе.
Наконец, настал день. Медленно и тихо он занялся на горизонте, как будто совсем не спешил осветить грустную церемонию, которая должна была состояться.
Все пассажиры были уже на ногах и выходили на палубу, стараясь разговаривать тише.
Капитан спустился вниз и предупредил доктора, что все готово.
– Гроб не пройдет сюда, – сказал Ивенс, стараясь казаться спокойным, – я вынесу мою дочь.
Он взял тело Мелиды на руки. Бортовая качка заставила его делать неверные шаги: плечом умершей он задел одну из дверных перегородок и попросил у мертвой прощения, крепко прижимая к сердцу. Придя в салон, он сам положил тело в гроб. В этом гробу были проделаны круглые дырочки, предназначенные для того, чтобы вода, когда его бросят в море, проникла внутрь. Мистер Ивенс опустил в гроб чугунное ядро, чтобы он недолго держался на плаву. Вряд ли можно представить себе что-либо более тяжкое, чем эти гробы, увлекаемые струей за корму, будто они следуют за вами и упрекают в том, что вы их бросили…
Плотник пришел заколотить крышку. Кто не испытал подобного горя, разбивающего сердце. Кто не чувствовал мук, которые причиняет стук гвоздей, вонзающихся в дерево. Человек, прибивающий эти доски, чтобы окончательно отделить мертвых от живых, вам показался бы менее скверным, если бы он вонзал гвозди в живое тело.
Каждый день кто-то умирает, каждый день кого-то хоронят. С этим невозможно бороться, но потом задаешь себе вопрос: зачем все это происходит ежедневно?
Несколько женщин закрылись вместе с миссис Ивенс и пытались отвлечь ее от того, что происходило на палубе.
Но она сердцем все слышала, ей чудился стук молотка. Она хотела выйти, но силы ей изменили, она лишилась сознания.
– Тем лучше, – сказала одна из пассажирок, с жалостью глядя на нее, – все будет кончено, когда она очнется.
Доктор хотел сам нести взяться за один из углов гроба, но не смог. Это было выше его сил.
Приблизились Жоанн и Эмерод и приподняли драгоценную ношу.
Капитан, врач и священник пошли вперед. Ивенс шел со всеми пассажирами.
Напрасно он хотел удалить Эмерод.
– Нет, – отвечала она. – У меня хватит мужества. Я не уйду до тех пор, пока все не кончится.
Капитан сделал знак молодым людям положить гроб на один из щитов судна, который находился открытым и образовывал как бы доску с рычагам. Он помог покрыть гроб полотнищем английского флага.
Все пассажиры стали полукругом, ожидая, когда заговорит священник.
Жоанн и Эмерод держались рядом с доктором, чтобы в случае надобности поддержать его. Бедный отец был на исходе сил, он шатался, как пьяный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67