Круто шла вниз белоснежная лента дороги, извиваясь и исчезая вдали среди пышных лимонных рощ, которыми были покрыты крутые склоны холма, где стоял монастырь. Среди плодородных тосканских чернозёмов и красноватых суглинков раскинулись кучками деревни и рыбацкие селения. Синий дымок от очагов поднимался в воздух. Острые коричневые крыши выделялись яркими треугольниками на фоне чисто выбеленных стен.
Слева, на востоке, грядой стояли пологие холмы, сплошь покрытые оливковыми садами, а у подножия простирались алые ковры маков. Оттуда плыли к нашей деревне легкие перистые облака – редкие на синем небе. Чуть западнее начинались участки возделанных чернозёмов – пышные виноградники с уже наливающейся лозой. Их пересекала блестящая лента реки, выгнувшаяся под солнцем, как капризная красавица. А совсем уж на западе, в тени цветущих кизиловых деревьев нежилась ярко-желтая песчаная коса и сияла ослепительно-голубая морская лагуна. Волна набегала на берег, колыхала рыбацкие сети и утлые лодки. Дальше, по морю, были разбросаны крошечные островки, покрытые цветущими померанцами. Западнее море разбивалось о скалистые рифы, над которыми тяжело нависал старый маяк, построенный почти сто лет назад. Над песчаной отмелью вился дым – там жарили рыбу и продавали морских ежей и устриц…
Это был древний тосканский край – край, где возникли итальянский язык и культура, край, давший Италии Флоренцию. Что могло быть прекраснее Тосканы?
От восхищения я не могла говорить и двигаться. Впервые увидев все это с высоты едва ли не птичьего полета, я была ошеломлена. Школа и монастырь казались мне бесконечно далекими. Мне стоило лишь ступить шаг, и я бы воспарила в небо птицей, соединившись с этой почти божественной красотой… Я слышала голос Луиджи: «Ритта! Ритта!» Он звал меня, но я не хотела откликаться.
Мне было так хорошо, как никогда. Я была счастлива, забыв о чувстве голода и холодном мрачном классе. Теплый ветер ласкал меня своими прикосновениями, целовал заплаканные щеки, вдалеке сияло море, а над головой весело смеялось солнце…
В монастырском дворе было тихо. Я испугалась. Куда же делись дети? Кажется, еще минуту назад они были там, я даже слышала их смех… С лихорадочной поспешностью, рискуя сорваться вниз, я принялась спускаться по лестнице. Неужели уже начался урок и я опоздала?
Я остановилась в нерешительности. Вокруг никого не было. Внимательно прислушавшись, я услышала, как фра Габриэле диктует что-то ученикам. Я опоздала! В груди у меня похолодело, я вновь показалась себе слабой и беспомощной. Не выдержав, я горько заплакала. Идти на урок я боялась, потому что фра Габриэле непременно побьет меня палкой. А оставаться здесь тоже нельзя – вдруг он меня увидит и силой затащит в класс. Дома меня никогда не били, потому что старая Нунча не могла угнаться за мной. Меня охватило чувство бессилия и одиночества. Я вздрагивала от страха, а крупные слезы, как горох, катились по щекам – я глотала их, ощущая, какие они горькие и соленые.
Чтобы успокоиться, я отчаянно терла глаза подолом юбчонки. Из маленькой приземистой двери вышел какой-то монах, и я опрометью бросилась в угол, затаив дыхание от страха, что он может меня заметить. Но францисканец лишь набрал ведро воды и снова зашел в дверь.
Я так испугалась, что мгновенно решила во что бы то ни стало убежать отсюда. Я забыла об аспидной доске и карандаше, брошенных в классе. Я уйду сейчас же и ни за что в такую школу больше не приду.
Привратник мирно спал у решетки ворот, опираясь на посох.
Дрожа от страха, я на цыпочках подошла к нему и стала протискиваться между прутьями решетки. Но, хотя я была тоненькая, как стебелек, это оказалось довольно трудным делом. Мне даже показалось, что я застряла, но страх не давал мне ни вздохнуть, ни охнуть. Наконец я выбралась все-таки на волю и, оглянувшись на привратника, побежала вниз по дороге. Через минуту свобода так задурманила мне голову, что я уже ни о чем не помнила.
Изъезженная белая дорога терялась в цветущих рощах. Слезы быстро высохли у меня на глазах, щеки порозовели, и уже никто бы не сказал, что всего десять минут назад я плакала. Теплое дыхание ветра приносило сладкий аромат распускающихся апельсиновых и лимонных деревьев…
У первого же домика я живо стащила тесные новые башмаки, сдавливавшие мои узенькие ступни до боли, и встала босыми ногами на землю, почувствовав себя намного уверенней. Я с наслаждением вытащила из волос ненавистные шпильки и быстро расплела косы, ощущая невыразимое облегчение. Потом, босая, в линялой юбчонке, белой рубашке и корсажике, побежала в долину так быстро, что только засверкали смуглые пятки…
Дорога пролегала вдоль белых, вросших в землю кантин, увитых толстыми лозами старого винограда, вьюнка и мелких китайских роз, рассыпанных среди зелени, как нежные огоньки. По стенам стелился гибкий хмель. Оливы давали густую тень, которая немного спасала от жары. Теплый, даже горячий воздух звенел и золотился в лучах солнца… Редко кто работал в такую жару. Хозяева вместе с работниками сидели у кантины и, лениво разговаривая, пили из глиняных кружек густое красное вино. Урожай клубники уже был собран, и целый ряд корзин, наполненных сочными ягодами, стоял у домов. Сладкий запах носился в воздухе. Был конец мая 1777 года…
Мне навстречу, позванивая колокольчиками, медленно тянулась в гору повозка, запряженная горбоносым мулом. Мул в нашей деревне считался почти священным. Его сбрую украшали лентами и цветущими ветками, увешивали колокольчиками и осыпали дешевыми блестками, а в гриву и хвост вплетали разноцветные шнуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17