Только ветер с воем проносился по ней, дребезжа стеклами газовых фонарей. При каждом сильном порыве ветра вся их цепь перезванивалась из конца в конец, и казалось, что это язычки пламени, вскидываясь и трепеща, подают друг другу какие-то гремучие тайные знаки. Ни одной души не было в этот момент на улице, кроме нашего генерала. И когда генерал, посмотрев налево, направо, увидел, что вокруг никого нет, сердце его сжалось: припав к косяку ворот, он горько, безутешно разрыдался.
Ведь он чувствовал, понимал то, чего никто не осмеливался высказать вслух. Видел, как гибнет, медленно, тихо угасает его рядовой. Знал уже, чем это кончится и что конец недалек. И Боке вдруг сделалось совершенно безразлично, что он полководец и победитель, что солидность и мужество впервые изменяют ему и свое берет детский возраст, – он только плакал, приговаривая:
– Мой друг… Милый, дорогой дружок… Мой славный маленький капитан…
– Ты что плачешь, мальчик? – спросил какой-то прохожий.
Бока ничего не ответил. Тот пожал плечами и удалился. Шла мимо какая-то бедно одетая женщина с большой кошелкой в руках и тоже остановилась. Посмотрела, посмотрела и молча пошла дальше. Потом показался маленький, невзрачный человечек. Повернув в ворота, он поглядел оттуда на мальчика и узнал его:
– Это ты, Янош Бока?
– Я, господин Немечек, – ответил Бока, подняв на него глаза.
Это был портной; он ходил в Буду – примерять сметанный костюм и теперь нес его обратно, перекинув через руку. Этот человек сразу понял Боку. Он не спрашивал, о чем он плачет, не таращил на него глаза, а просто подошел, обнял, прижав к груди эту умную головку, и заплакал вместе с ним – да так безутешно, что в Боке на минуту опять пробудился генерал.
– Не надо плакать, господин Немечек, – промолвил он.
Портной вытер глаза тыльной стороной руки и сделал такой жест, словно хотел сказать: «А, все равно уж не поможешь, так хоть поплакать немного».
– Благослови тебя бог, сынок, – сказал он Боке. – Ступай себе домой. И вошел во двор.
Наш генерал, глубоко вздохнув, тоже вытер слезы. Оглянувшись по сторонам, он хотел было идти домой. Но что-то его удерживало. Он знал, что ничем помочь не может, но чувство подсказывало, что его святой, суровый долг – оставаться здесь, неся почетный караул у дома своего умирающего солдата. Он прошелся несколько раз перед воротами, потом перешел на другую сторону улицы и стал оттуда наблюдать за домиком.
Вдруг в тишине заброшенной улички раздались чьи-то шаги. «Рабочий какой-нибудь домой возвращается», – подумал Бока и, понурив голову, продолжал прогуливаться по тротуару. Странные, необычные мысли, которые никогда раньше не приходили на ум, теснились у него в голове. Он думал о жизни и смерти и никак не мог разобраться в этом великом вопросе.
Шаги приближались, но становились все медленнее. Темная фигура, осторожно пробиравшаяся вдоль домов, замерла у домика Немечека. Неизвестный заглянул в ворота, даже вошел было в них, но тотчас вышел обратно. Постоял; подождал. Потом начал прохаживаться перед домом. Когда он поравнялся с одним из фонарей, ветер завернул полу его пиджака. Выглянула красная рубашка.
Это был Фери Ач.
Оба полководца впились друг в друга взглядом. Ни разу они еще не сталкивались так, наедине, лицом к лицу. И вот встретились здесь, у этого печального домика. Одного привело сюда сердце, другого – совесть. С минуту они, не произнося ни слова, стояли и смотрели друг на друга. Потом Фери Ач опять возобновил свое хождение. Долго шагал он взад и вперед, пока появившийся из темных ворот дворник не стал запирать их. Фери подошел и, приподняв шляпу, тихонько о чем-то спросил.
– Плохо, – донесся до Боки ответ.
Большие тяжелые ворота захлопнулись. Грохот их встревожил уличную тишину и замер, словно гром в горах.
Фери Ач медленно удалился. Он пошел направо. Боке тоже пора было домой. Провожаемые завыванием холодного ветра, полководцы разошлись в разные стороны, так и не сказав друг другу ни слова.
И уличка окончательно погрузилась в сонное оцепенение. Один гуляка-ветер остался хозяйничать на ней этой свежей весенней ночью. Он сотрясал стекла фонарей, теребил бледные язычки газового пламени, поворачивал плаксиво взвизгивавшие флюгера, задувал во все щели и проник даже в каморку, где за столом, перед газетной бумагой, на которой было разложено сало, тихонько ужинал бедняк-портной, а в кроватке часто-часто дышал наш капитан с пылающим лицом и блестящими глазами. Окно задребезжало от порыва ветра, и пламя керосиновой лампы заколебалось. Хрупкая женщина укрыла ребенка:
– Это ветер, сынок.
А маленький капитан с печальной улыбкой чуть слышна почти шепотом, произнес:
– Он с пустыря дует. С родного пустыря…
9
Несколько страничек из Большой книги «Общества замазки»:

ПРОТОКОЛ
На сегодняшнем собрании приняты следующие решения, каковые и заносятся в Большую книгу Общества.

§ 1
На стр.17 Большой книги имеется запись: «эрне немечек» (с маленькой буквы). Настоящим эта запись объявляется недействительной, как основанная на недоразумении. Собрание заявляет, что названный член Общества был незаслуженно оскорблен и мужественно это стерпел, а во время войны вел себя как герой; это – исторический факт. Подтверждая, что прежняя запись – ошибочная, Общество настоящим предлагает секретарю вписать сюда имя уважаемого сочлена одними заглавными буквами.

§ 2
Настоящим вписываю: ЭРНЕ НЕМЕЧЕК
Секретарь: Лесик.

§ 3
Общее собрание единогласно выносит благодарность Нашему Генералу Яношу Боке за то, что он провел вчерашнее сражение, как полководец из учебника истории, и в знак уважения постановляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50