Ведь Штут втемяшил ему это в голову! Но это неправда! Паль настоящий артист, способный сам создавать, а не только, как попугай, повторять за Штутом. Штут хотел заставить его поверить, что сам он ни на что не способен!
Она снова буквально рухнула в кресло и разрыдалась. Но почти тотчас же снова взяла себя в руки, выпрямилась.
– Штут? Вы знаете, кем был Штут? Спросите-ка у Рудольфа, кто убил Бержере!
– Да, это правда, Бержере убил Штут, – подтвердил Рудольф. – Тридцатого марта во время представления я хотел зайти к месье Бержере, мне надо было попросить его помочь мне уладить кое-какие формальности с видом на жительство. Я подошел к двери кабинета, хотел постучать, но услышал, что там разговаривают, отошел в угол коридора, в полутьму. Голоса смолкли. Потом из кабинета вышел человек, проскользнул мимо меня и скрылся в уборной Штута. Я вернулся к кабинету месье Бержере, постучал и тут же вошел. Я сразу понял, что произошла драма. Тут уж я зря времени не терял, не в моих интересах было оказаться застигнутым на месте преступления, ведь все вроде свидетельствовало против меня, и, поскольку я иностранец, я имел бы кучу неприятностей. Я быстро вышел, обуреваемый единственной мыслью: удостовериться, что именно Штута я видел выходящим из кабинета месье Бержере. Я заглянул в уборную клоунов. Штут был там один. Внешне он выглядел спокойным, но все же я заметил, что у него слегка дрожат руки.
– Но почему вы промолчали тогда? Чего ради было вам щадить Штута?
– Конечно, не из-за чего! Но что бы это дало? Зло свершилось, не так ли?.. Да и кто бы мне поверил! И потом… если бы арестовали Штута, что сталось бы с Палем?
Рудольф пристально посмотрел на Престу, потом продолжил:
– Вот так! Теперь вы знаете всю правду. Я помог Палю скрыть его преступление. Зло свершилось, не так ли? Но Штут вполне заслуживал такой судьбы… Что же касается меня, то я только попытался помочь Палю…
– Почему вы пошли на это? – тихо спросил Ошкорн.
Чех ничего не ответил, лишь опустил голову.
25
Комиссар Анье поздравил Ошкорна с успехом и потоп задал ему свой традиционный вопрос:
– Как вы вышли на преступника?
Ошкорн вспыхнул от удовольствия. Интерес, который проявил шеф к его расследованию, был для него лучшей наградой.
– Я оттолкнулся от мысли, которую вы мне подсказали. А именно: вы обратили наше внимание – мое и Патона – на то, что оба преступления в цирке совершены с промежутком – день в день – ровно в полгода. Это могло быть просто совпадением, но я все же попытался докопаться, нет ли между ними какой-то связи. Сначала у меня не было никаких доказательств. Потом я случайно узнал о Тони, племяннике Штута, которого приняли в цирк полгода назад и впервые выпустили на манеж как раз тридцатого сентября. Как говорили, Штут якобы сказал, что для обучения профессии клоуна необходимо полгода. Но, должен признаться, тогда я не смог выудить из этой информации ничего полезного для себя…
Присутствовавший при разговоре Патон слушал с интересом. По правде сказать, он еще не до конца разобрался в деле и не вполне ясно понял, какие окольные пути вывели Ошкорна на преступника.
– Хочу вам сказать, – продолжал Ошкорн, – я прежде всего ухватился за перстень и за ключ. Когда Штут – или по крайней мере тот, кого я считал Штутом, – появился на манеже, я заметил на его левой руке перстень с бриллиантом. Этот перстень бросался в глаза, потому что Штут обмахивался веером. Так, во всяком случае, мне запомнилось. А потом я разглядывал фотографию Штута, как раз ту, где он в костюме Коломбины и лицо у него наполовину скрыто веером, который он держит в левой руке, а правой – с перстнем на пальце – придерживает боа из перьев. Я смотрел на фотографию, и меня не оставляло чувство, что между тем, что я вижу на ней, и тем, что запечатлелось в моей памяти, есть какая-то разница. И наконец я ее уловил. На манеже перстень у Штута был на левой руке, а на фотографии – на правой. Я подумал тогда, что, возможно, фотография напечатана в зеркальном изображении, и внимательно изучил одежду Штута. Расположение карманов и пуговиц служило ориентиром. Фотография не была зеркальным отпечатком. Штут действительно носил перстень на правой руке. Почему же в тот вечер, когда произошла трагедия, он надел его на левую?
– И это навело вас на мысль о замене артиста? – спросил комиссар Анье.
– Да, но тогда это предположение показалось мне немыслимым, нелепым. Ведь я был случайным зрителем, я видел Штута всего три или четыре раза, как же я мог судить об этом? Тем более что никто из служащих цирка не выказал ни малейших подозрений по этому поводу! Я отверг эту слишком уж простую версию, но все время возвращался к ней, упорно возвращался, потому что только она объясняла все то, что было необъяснимо в этом деле!
Патон начинал понимать, какую роль сыграл в раскрытии дела перстень, и в душе сокрушался, что пренебрег этой деталью, ведь Ошкорн как верный товарищ сразу обратил на нее его внимание.
– Я попытался воспроизвести драму, – продолжал Ошкорн. – Получилось примерно следующее: Штут убит во время антракта Иксом, убит на глазах у Паля, который по причине, мне тогда еще не известной, молчит и готовится к мрачной сцене. Кто-то переодевается в платье Коломбины, выходит на манеж, играет роль, которая к тому же проста, поскольку не требует слов. Для полной схожести он надевает перстень Штута. Но то ли по оплошности, то ли потому, что у него пальцы на правой руке толще, чем на левой, он надевает его на левую руку. Когда номер кончается, он хочет надеть перстень на руку Штута, но это ему не удается. И тогда он решает спрятать его, тем более что исчезновение дорогого перстня может скрыть истинные мотивы преступления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48