Банкноты наверняка были засунуты не очень глубоко. Кресло глубокое, и редко кто из сидящих, разве что самые тучные, занимают все сиденье. Убийца, должно быть, так и рассуждал, и он не ошибся, его тайник оказался надежным».
И вот теперь Ошкорн думал, что если это так, если подушка послужила преступнику отличным тайником, он должен был воспользоваться ею снова. Преступники, как правило, не наделены богатым воображением и они – даже просто из суеверия – часто повторяют то, что однажды уже удалось.
Вот почему с самого начала следствия по делу Штута Ошкорн осмотрел оба кресла директорского кабинета, а также кресла в уборной Штута.
Но его старания оказались тщетными: судя по всему, преступник поискал и нашел другой тайник.
Патон тоже думал о кресле. Его тоже удивляло, что убийца не воспользовался тайником, который уже один раз отлично послужил ему. Или он понял, что тогда полицейские разгадали его хитрость?
– Слушай, Патон, – спросил вдруг Ошкорн, – кто был в кабинете, когда мы обнаружили разрез на подушке кресла Бержере!
– Жан де Латест.
– Мы ведь никому не говорили об этом маленьком открытии, а Латест не производит впечатления болтуна, который будет трепать это на всех перекрестках. Так что из этого следует?
Но как раз в эту минуту в кабинет вошел Жан де Латест и вопрос остался без ответа.
17
При виде инспекторов Жан де Латест не смог скрыть своего неудовольствия, Ошкорна это удивило. Обычно главный администратор прекрасно владел собой. К тому же его наверняка предупредили об их приходе.
Патон сразу же, без всяких околичностей, объявил ему о причине их визита: один из свидетелей заявил, что видел, как он, Жан де Латест, вошел в уборную Штута как раз в то время, когда было совершено убийство.
– Этого не может быть! – с улыбкой возразил главный администратор.
– Свидетель утверждает, что видел это. В тот вечер вы входили в уборную Штута.
– Я повторяю вам, никто не может утверждать подобное! Кто именно сказал вам это? Вам сказали, что видели меня в уборной Штута? Или около уборной Штута? Это ведь совершенно разные вещи!
– Вас видели около уборной Штута.
– А-а! Как я сейчас сказал вам, это совершенно разные вещи! Меня видели около уборной Штута – это обвинение уже менее тяжкое, но и оно – ложь или заблуждение. Правда, меня могли видеть в коридоре, где находится уборная Штута. Этого я не отрицаю.
– Но во время первого допроса вы скрыли этот факт.
– Я ничего не скрывал, просто вы не спросили меня об этом. Это опять разные вещи. Я и правда упустил эту деталь, а вы теперь напомнили мне.
Потом, демонстративно обращаясь к одному Патону, Жан де Латест спросил:
– И это все, что вы узнали со вчерашнего вечера?
Патон, задетый за живое, повел плечами, потом пробурчал, что просто пока он не считает нужным беседовать об этом сегодня.
Он говорил неправду и сам приходил от этого в ярость. Он не узнал ничего нового. Он, действительно, мог задать Жану де Латесту один этот вопрос. Остальное или было уже выяснено, или же нужно было на какое-то время отложить.
Неожиданно Патон встал и резко открыл дверь. Лилипут Мамут чуть не упал, но не утратил хладнокровия и спокойно сказал:
– Извините, я только хотел посмотреть, не тут ли месье де Латест…
– И чтобы лучше видеть, вы приникли к двери ухом?
Мамут усмехнулся. Патон вышел к нему в коридор.
– Не уходите далеко. Вы нам потребуетесь. И вы тем более, мадемуазель Преста, вы тоже не уходите далеко!
Он только сейчас заметил наездницу. При виде его она отпрянула в темноту, но было поздно, он заметил ее.
Он сказал также, чтобы предупредили Джулиано, он тоже будет нужен. Потом вернулся в кабинет.
– Я сказал, чтобы Джулиано, Преста и Мамут оставались в нашем распоряжении. Кстати, что они делают здесь в такую рань? Одиннадцать утра, как я полагаю, не время для артистов?
«Артистов!» С каким трудом он, должно быть, произнес это слово!» – подумал Ошкорн.
– Джулиано, – ответил Жан де Латест, – кроме того, что играет небольшие комические роли, еще выполняет некоторые административные функции. В его ведении бутафория и материальная часть. Поэтому он обязан приходить в цирк в десять часов каждое утро. Потом он возвращается еще в четыре – взглянуть, все ли готово к вечернему представлению.
– А Мамут?
– Мамут? Здесь дело другое. Его истинный дом – цирк. Он снимает в квартале меблированную комнату, но ходит туда только ночевать. А едва встанет и оденется – сразу в цирк и целый день здесь околачивается. Месье Бержере попытался пресечь это, но потом вынужден был отказаться от этой мысли. Мамут, как старый верный пес, в ожидании вечера бродил по улице, и месье Бержере в конце концов сдался. И все осталось как было.
– Ну а Преста?
– О, Преста редко приходит утром! Я подозреваю, что она пришла ко мне. Наверняка попросить аванс. Мадемуазель Престе вечно не хватает денег.
– У красивой девчонки столько иных способов добыть их более легким путем! – воскликнул Патон.
Жана де Латеста не шокировало замечание инспектора, он лишь выказал некоторое удивление перед таким незнанием психологии.
– Вы не знаете Престу! Для нее существует только ее каприз.
– И этот каприз сейчас называется Людовико? Жан де Латест едва заметно поморщился, но заметил это только Ошкорн.
– Возможно, да! – ответил главный администратор.
– А Паль? Что с ним?
– Паль, как вы знаете, вчера вечером категорически отказался выйти на публику. Вот, взгляните, это письмо от него я получил по пневматической почте, он извещает меня о своем отказе и пишет, что через несколько дней придет ко мне обсудить вопрос о расторжении контракта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48