не я предложил месье де Латесту пойти за кулисы. Он сам повел меня туда, хотел представить мадемуазель Престе, и, естественно, у меня не было ни малейших оснований отказаться. Четвертое: зачем бы мне убивать? Штута я не знал и, следовательно, у меня не было никакого повода желать его смерти…
– Восемьдесят тысяч франков исчезли во время первого преступления и очень дорогой перстень – во время второго…
– О, конечно, это достаточный мотив для убийства. Но нет, нет! Вы на ложном пути, я не ваш клиент! Вам надо искать преступника в цирке.
Патон, который некоторое время не вмешивался в разговор, перешел в наступление:
– В общем, вы пришли к нам исключительно ради того, чтобы рассказать, какую любезность проявил по отношению к вам месье де Латест?
– Нет, я пришел сказать вам другое, поставить вас в известность об одном совершенно определенном факте. А именно: как вы знаете, месье де Латест провел меня в свой кабинет. Потом он вышел за фотографиями в архив. Архив, вы это тоже знаете, наверное, находится рядом с кабинетом де Латеста. Я остался стоять на пороге. Тогда я ни на мгновенье не сомневался, что месье де Латест пошел в архив, ведь я не знал, где этот архив находится…
Но сегодня утром одна из газет опубликовала план цирка… Он склонился и посмотрел Патону прямо в глаза: – Покинув меня, месье Латест пошел не в архив, а в коридор, который ведет в уборную Штута.
16
– Это уже меняет дело! – сказал Патон, когда Жан Рейналь ушел, прихватив свой фибровый чемоданчик.
Ошкорна позабавило, с какой поспешностью Патон заявил это. Уже во время следствия по делу Бержере у него подозреваемым номер один был Жан де Латест. Но тогда им так и не удалось найти против него улики.
Жан де Латест защищался тогда с искусно демонстрируемым равнодушием, Казалось, ему и в голову не могло прийти, что его могут заподозрить. И он к месту и не к месту кивал на свою покалеченную руку…
Когда они приехали в Цирк-Модерн, Жана де Латеста там не оказалось, он только что уехал куда-то на четверть часа, и секретарь провел их в кабинет директора. Патон опустился в кресло Бержере и немного в нем покачался.
Это крутящееся и качающееся кресло сыграло немалую роль в расследовании дела об убийстве Бержере.
Прежде всего оно было использовано при реконструкции преступления. Когда месье Бержере сидел за столом, дверь кабинета находилась справа от него. Если кто-нибудь входил к нему, ему, чтобы увидеть вошедшего, надо было значительно повернуться в кресле направо. А вот труп обнаружили в кресле, повернутом налево. Смерть наступила мгновенно, и, следовательно, поворот кресла нельзя было отнести за счет конвульсивных движений при агонии.
Исходя из этого логично было бы заключить, что убийца в цирке был своим человеком, поскольку, когда он вошел, месье Бержере не повернулся.
Еще можно было предположить, что убийца, нанося своей жертве удар, придержал кресло левой рукой, чтобы оно не крутилось. А это предположение, в свою очередь, позволяло отвести подозрение от Жана де Латеста, рука которого висела плетью.
В то же время, в самом начале расследования дела об убийстве Бержере, Ошкорн обратил внимание на небольшую вмятину на мягкой спинке кресла. Несомненно, это был след от какого-то твердого предмета, возможно, пуговицы пиджака. Убийца с силой прижался к спинке кресла, чтобы не дать ему повернуться. Тем самым он освободил свою левую руку или, по крайней мере, не имел необходимости пользоваться ею. Однорукий Жан де Латест вполне мог действовать таким образом.
Между прочим, то, что Ошкорн заметил эту вмятинку, не ускользнуло от чьего-то внимания, потому что через некоторое время он увидел, что бархат на спинке кресла протерли и пригладили щеткой.
Кое-что обнаружил он и на другом кресле, стоящем в кабинете месье Бержере. Случайно перевернув набитую перьями подушку из свиной кожи, он увидел на ней разрез. Не случайный разрыв, а именно разрез, сделанный перочинным ножиком или ножницами.
Ошкорн тогда подумал, что эта подушка, должно быть, послужила тайником, куда убийца спрятал похищенные из сейфа восемьдесят тысяч франков. Оставить такую сумму при себе, верно, показалось ему опасным из-за возможного обыска, вот он и засунул пачку денег в подушку, в перья, рассчитывая забрать их, когда выпадет случай оказаться в кабинете одному.
Судя по всему, случай не заставил себя долго ждать. Когда Ошкорн обнаружил разрез, а это случилось через три дня после преступления, тайник был уже пуст. Если его предположение насчет тайника было верно, то вывод напрашивался сам собой: вор и убийца – свой человек в цирке.
Патон отнесся к этому хитроумному предположению не без скептицизма.
«По-твоему, – сказал он тогда, – можно сидеть на пачке денег и ничего не почувствовать? Никогда не поверю! Восемьдесят тысяч франков – весьма толстая пачка и отнюдь не такая мягкая, как перья. И потом, ничто так не шуршит, как бумага, особенно банкноты, когда они новые, а мы знаем, что Бержере только взял деньги в банке и, следовательно, они были новехонькие.
– Отдельные банкноты, конечно, шуршат, – не отступал Ошкорн, – а плотная пачка, да еще перетянутая вдоль и поперек резинками – нет.
– Но набитая перьями подушка – мягкая. Как же можно не почувствовать, что сидишь на чем-то твердом, постороннем?
– Должен тебе заметить, что подушка эта наполовину набита пером, а наполовину – конским волосом. Перья – для того, чтобы она была пухлой и упругой, хотя бы с виду. Но на самом деле она более твердая, чем кажется. Кроме того, она не квадратная. Разрез – на узкой стороне, той, которая прилегает к спинке кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48