Временами казалось, что она совсем не придает значения вопросам, которые ей задают. Она явно прилагала все усилия к тому, чтобы не выглядеть человеком, утверждающим свое алиби.
Патон и Ошкорн старались не попасться на эту удочку и продолжали игру. Патон неотрывно смотрел на ее руки – крепкие, с широкими ладонями.
«Штута мог убить только мужчина! – сказал ему судебно-медицинский эксперт. И добавил: – В крайнем случае женщина, но женщина, обладающая недюжинной силой! – А потом со смехом заключил: – Но, скажу вам, все ревнивые женщины, если они в ярости, обладают недюжинной силой!»
Штута убила женщина? Что ж, вполне возможно! Но кто в таком случае убил месье Бержере? Какой был смысл мадам Лора убивать его? А ведь эти два преступления слишком похожи, чтобы принадлежать разным исполнителям!
– Очень жаль, – сказал Патон, – очень жаль, что вы не последовали своему первому порыву и не дошли до уборной Штута. Возможно, вы помешали бы убийце!
– Да, возможно! Но, видно, Штуту на роду было написано кончить вот так!
«Коротко и сухо, как надгробное слово!» – отметил про себя Ошкорн.
Но опыт полицейского уже научил его, что демонстративно выказываемое горе не всегда самое искреннее и самое глубокое. На мгновение он испытал жалость к этой женщине.
– Извините нас, – сказал он. – Все эти вопросы неприятны вам и, наверное, они довольно жестоки…
– Вы выполняете свои служебные обязанности! Она спокойно закурила третью сигарету.
– Кто убил Штута? – спросил Патон.
– Не знаю.
– У вас есть какие-нибудь предположения на этот счет? Какие-нибудь подозрения, пусть даже самые ничтожные?
– Нет, в цирке Штута все очень любили. – А за пределами цирка?
– Право же, я ничего не знаю.
– А что за человек был Штут в жизни?
– Господи, вы, конечно, удивитесь, если я скажу вам, что почти не знала его. В жизни он был, пожалуй, таким же, каким и на сцене – краснобаем, весельчаком, человеком богемы. Иногда мне казалось, что и в жизни он продолжает играть какую-то роль. Под его возбужденным весельем я часто угадывала печаль. Он был довольно скрытен. Но в моем возрасте умеют сдерживать себя, не быть докучливыми. Я никогда не задавала ему вопросов.
Желая показать, что разговор окончен, Патон встал. Но он еще не задал свой главный вопрос, который приберегал напоследок, тоже свой «постскриптум», как называл это Ошкорн. Наконец он спросил:
– С того времени, как месье де Латест по нашей просьбе сообщил вам о случившемся, и до того, как вы приехали в цирк, прошло более получаса. Почему? Когда он звонил, вы уже легли?
– Нет, я еще не была раздета, я читала. – Не был готов ваш шофер?
– Нет, он был готов. По приезде я сказала ему, чтобы он оставался в моем распоряжении.
– В таком случае почему же вы так задержались? Ведь Штут был вашим другом, не так ли?
– Штут был уже мертв, он больше не нуждался во мне! Чем бы я могла помочь ему?
Патон недоверчиво посмотрел на нее. Она добавила тихим голосом:
– Я бы солгала, сказав, что это известие не потрясло меня. Мне необходимо было прийти в себя, немного успокоиться. Мне было страшно выставить себя напоказ!
– Зачем вы сказали своему шоферу, чтобы он был в готовности выехать? Вы чего-то ждали?
– Едва я приехала домой, как мне сразу же захотелось вернуться обратно в цирк.
– Но вы отнюдь не производите впечатления взбалмошной женщины.
Она едва заметно усмехнулась.
– Нет, я не взбалмошная! Но у меня, как и у всех женщин, может быть мигрень! Из-за нее я уехала из цирка так поспешно. Когда я приехала домой и приняла таблетку, мне стало легче. И я подумала, что, пожалуй, могу вернуться в цирк и поехать с Штутом поужинать.
Оба полицейских молчали. Она несколько смущенно добавила:
– Я бестолково объясняю, переставляю события во времени. На самом деле я подумала, если таблетка, которую я собиралась принять, снимет головную боль, я вернусь в цирк. Именно предвидя это, я попросила шофера быть готовым снова поехать.
– Мигрень – это сказки! – сказал Патон, когда мадам Лора вышла из кабинета.
– Нет! Ведь она и правда, приехав домой, попросила шофера принести ей стакан воды и приняла таблетку.
– Она попросила принести ей воды? Значит, она хотела, чтобы шофер мог подтвердить ее так называемую мигрень.
12
Джулиано опустился в кресло, потом весело сказал: – Ну, я готов давать показания! Однако напоминаю вам то, что сказал сегодня утром: Раймон Буйон по прозвищу Джулиано совершенно спокоен. В то время, когда совершалось преступление, он находился в компании двух уважаемых инспекторов полиции!
– А я, – сказал Ошкорн тем же тоном, – напоминаю вам свой ответ: как помните, я сказал вам, что наша профессия обязывает нас никогда не доверять даже очевидным фактам!
Патон сделал нетерпеливый жест. Теперь не время для шуток!
По мнению Патона, Джулиано, так же как и Паль, и месье Луаяль с тремя своими сыновьями, и еще паяц, игравший роль Арлекина, были абсолютно вне подозрений. Джулиано чист, его призвали сюда исключительно в качестве свидетеля, и Патон надеялся, что этот свидетель прольет какой-то свет на случившееся.
Но Джулиано ничего не знал. Сыграв свою роль господина-которому-сейчас-испачкали-шляпу, он вышел из зала, но вернулся и сел рядом с инспекторами, едва начался номер Людовико, предшествовавший номеру Паля и Штута.
Сидел он на своем месте и в то время, когда Паль находился на манеже один. Следовательно, он мало что может рассказать им.
Так вот, сыграв роль простака, он пошел в свою уборную переодеться и снять грим «старикашки», потом походил немного за кулисами. Там встретил Престу, Жана де Латеста с его спутником-журналистом, мадам Лора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48