– А если вертолетов окажется много? – спросил стажер.
– Так уж и много! Не тысячи и не сотни. Два-три, откуда им взяться больше? Проверим все. Может, счастье нам улыбнется, и окажется всего один.
– Или ни одного, – глубокомысленно заметил Тодорчев.
– Легких путей в нашем деле не бывает, – осадил его Шатев. – Итак, мы единодушны: попытка не пытка.
– Да, займемся вертолетами, – заключил Бурский. – Естественно, при содействии полковника. Ты, Ники, нанеси еще один визит Кандиларовой. Спроси, что обыкновенно носил в карманах ее муж, какой марки были у него часы. А Петко остается в кабинете, для связи. В одиночестве хорошо думается, парень. Глядишь, и придумаешь кое-что.
Нельзя сказать, чтобы Кандиларова встретила гостя радушно. Или боялась худых вестей, или испытывала столь распространенное смущение при любом контакте с милицией. Однако, вопреки прохладному приему, Шатев получил ценную информацию. К счастью, Кандиларова сама заботилась об одежде супруга и не только носила в химчистку, но и перекладывала мелкие предметы из костюма в костюм при очередной смене. А менял он костюмы часто («Истинный джентельмент», – сказала она гордо). Поскольку перед отбытием мужа на курорт Кандиларова переложила все из летнего костюма в «демисезонный» (он любил это слово), ей ничего не стоило дать подробное описание содержимого его карманов. Шатев достал блокнот и принялся записывать.
В правом кармане брюк – свежий носовой платок; в левом – еще один; в заднем – ключи; в левом внутреннем кармане пиджака – бумажник с документами и деньгами, в правом – фломастер, карандаш, авторучка; в правом наружном – монеты и мелкие бумажные деньги.
– А в левом?
– Левый обычно пустой, резервный, так сказать.
– Вот это называется порядок! – восхищался капитан. – И всегда именно так?
– Всегда!
– А часы он носил на руке? Какие?
– Ох, часы – его слабость. Вы, верно, заметили в прошлый раз: везде, в каждой комнате, даже в кухне понатыканы часы, разве что в туалете пока не повесил! Ручных часов у него четверо или даже пятеро, одни других дороже. Манья-а-ак. Чуть увидит необычные часы, тут же покупает, на цену даже не глядя.
– А не помните, какие часы он выбрал, уезжая на курорт?
– Как же не помнить. Новехонькие, последние. Все уши мне прожужжал перед отъездом, какие они точные. «Сейко-электроник-супер», пятьсот пятьдесят левов. Не каждый может позволить себе такие, верно? Он, как ненормальный, то и дело сверял их с сигналом радио. «За прошлый месяц, – говорит, – всего на полсекунды и отстала моя „Сейка“!» Глупо, правда? Кому нужна такая точность?.. – Кандиларова передохнула, посмотрела на гостя внимательно и спросила вдруг, бледнея: – Зачем вам эти подробности? Я все говорю, говорю, отвечаю на ваши вопросы, а вы мне про мужа… – Губы у женщины задрожали.
Некрасиво, ненормально скрыть от нее правду, Шатев это понимал. Но он помнил и уговор с полковником Цветановым, не мог он нарушить его указание. А Кандиларова, видно, интуитивно почувствовала и неуверенность его, и колебания, и то страшное, что он знал уже несколько дней.
– Скажите мне, скажите хотя бы, жив он? Скажите правду!
– Правду! Мы и сами ее не знаем. Объявили розыск. Получаем разные сигналы, каждый нужно проверять. Собираем информацию об у… – Он чуть было не ляпнул, чего не следует, но мгновенно нашелся: –…уехавшем на курорт вашем супруге. В настоящее время он находится, вероятно, в Турции. А может, уже в другом месте.
Так, барахтаясь между ложью и правдой, Шатев сумел отбиться от вопросов, стараясь не смотреть в вопрошающие, неверящие глаза Верджинии Кандиларовой. Явившись к Бурскому, он заявил с порога:
– Если еще раз придется навещать супругу убитого, я скажу ей правду. Не могу больше, заврался. И вообще сомневаюсь я, что подобные криминальные приемы нужны. Даже в тактических целях.
– Весьма сочувствую, – сказал Бурский, – но попробуй свои сомнения излить полковнику. А сейчас – за работу!
– Новости есть? О вертолете?
– Помню чей-то афоризм: где начинается авиация, там начинается хаос. Не знаю, к каким временам это относилось, но теперь в авиации полный порядок. Точность там неукоснительная, отчетность – в ажуре.
– Как ты намерен установить проклятую дату?
– Мы установим ее все вместе. На счастье, в интересующем нас районе побывало всего три вертолета. Один, очевидно, сразу отпадает, военный. Он патрулировал пограничную полосу тридцатого сентября, от двух до трех часов пополудни. В «наше» время, то есть в четырнадцать часов девятнадцать минут и пятьдесят восемь секунд, с вертолета фотографировали погранполосу – место, согласись, не самое удобное для преступников, там и мышь не проскочит незамеченной. Второй вертолет наш, принадлежит ГАИ, он следил за движением на шоссе Асенов-град – Смолян, но несколько позднее, не в «наше» время – с шестнадцати часов десяти минут до восемнадцати часов пяти минут. Так что, хвала всевышнему, остается последний – гражданской авиации. Вылетел он двадцать пятого сентября, в среду, в четырнадцать ноль пять, с вертодрома в Пловдиве, по заказу санитарной авиации. Какой-то дровосек из лесничества «Пепелаша» разрубил себе ногу. В глухом лесу, далеко от дороги. С трудом отыскали даже поляну для приземления.
– И ты ухватился именно за этот вертолет?
– Никакого другого попросту не было. Если, разумеется, говорить о Родопах, а не о Дунае или Шипке. Так что вот тебе дата: двадцать пятое сентября. В этот день Кандиларов был еще жив!
– Что ж, остается установить место, где этот бедняга написал свою записку.
– Будь спокоен, полковник уже договорился с вертолетчиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49