– Он всегда у них спасается от домашних неприятностей. Это еще одна причина, почему я не хочу иметь с ними дела. Если бы они не облегчали ему жизнь, он бы не позволил себе так распускаться. Иногда мне кажется, что их дом он считает своим главным домом, а наш – второстепенным. Так было и при матери. А после ее отъезда в Канаду Уле почти не жил дома.
– Какая досада, я не успел показать вам наш Замок, – вдруг сказал Кантагалли.
– Как-нибудь в другой раз, – пробурчал Рудольф. – Может, мы встретимся при более благоприятных обстоятельствах. – Но в этом он сомневался – для него Бриндизи теперь всегда будет ассоциироваться с покойниками и больницами. – Вы первый раз расследуете дело, связанное с Норвегией?
Кантагалли кивнул.
– Впрочем, не совсем так. Когда-то я разбирал одно дело, затрагивающее норвежские интересы. Но это было очень давно. Оно касалось одной пароходной компании, и все уладилось с помощью переписки.
– Значит, вы первый раз прибегли к помощи норвежского переводчика? – невинно спросил Рудольф. Он умышленно перевел разговор на Маргит Тартани.
– Да. Я совершенно забыл, что Мария норвежка, это один из моих людей предложил мне воспользоваться ее услугами.
– Она, по-видимому, уже совсем не чувствует себя норвежкой?
– Конечно, синьор Нильсен! Ведь у нее здесь семья – муж и дети. Вся ее жизнь прошла в Бриндизи. Сами подумайте, шестеро детей! Вернее даже, семеро – она вместе со своими детьми вырастила и воспитала племянницу, дочь покойной сестры. Вот кто настоящая северная красавица – высокая, стройная, белокурая! (О-ля-ля! – прибавил его взгляд, и Рудольф про себя усмехнулся.) Мария очень занята, она отказалась, когда я попросил ее об этой услуге. Однако положение у меня было безвыходное, и она в конце концов согласилась. Но без всякого удовольствия, поверьте мне.
– Кажется, мы приехали, – заметил Рудольф, выглянув в окно.
Машина остановилась.
Галантно склонившись, Кантагалли поцеловал руку фру Халворсен, потом – Лиллиан Бек. И долго тряс руку Рудольфу.
– Будем держать связь, – сказал он. – Надеюсь, перелет вас не утомит. Ни о чем не тревожьтесь, я обо всем распорядился. Arrividerla, синьор Нильсен. Мне было очень приятно познакомиться с вами.
Arrividerla, подумал Рудольф, когда самолет поднялся на высоту десять тысяч метров. Далеко внизу под толстым слоем облаков лежал Бриндизи. Рудольф не видел города, да и не хотел его видеть. Не до свидания, а прощай навсегда, думал он.
Он вздрогнул, когда фру Халворсен проговорила у самого его уха:
– Не понимаю, как норвежка могла согласиться прожить всю жизнь на чужбине! Я даже спросила ее об этом. И знаете, она ответила, что ей никогда не хотелось вернуться в Норвегию! Ей нравится в Италии. Я поинтересовалась, не стала ли она католичкой, но оказалось, она приняла католичество еще в Норвегии. Тогда я спросила, не посещала ли она в Осло церковь святого Улава. Она так посмотрела на меня, что я даже испугалась: вдруг мой вопрос слишком нескромен. Поэтому я рассказала ей про фру Торкилдсен.
– Если не ошибаюсь, вы говорите о Маргит Тартани?
– Конечно, – удивленно ответила фру Халворсен.
– А при чем же тут фру Торкилдсен? – Теперь уже удивился Рудольф.
– Понимаете, когда фру Торкилдсен тридцать лет назад осталась вдовой, она потеряла всякую опору в жизни. Ей было за сорок. Детей у нее не было, с детьми ей было бы легче. Они с Торкилдсеном жили, душа в душу. Когда он скоропостижно скончался, ей показалось, что жизнь кончена. Она совсем растерялась. Мой муж был еще жив. Это был прекрасный, чуткий человек. Он понял, как ей тяжело, и не возражал, чтобы я уделяла ей внимание. Больше года каждое воскресенье мы ходили с ней в католическую церковь. Наверно, она собиралась перейти в католичество. Потом мой муж умер. И я уже не могла ходить с нею в церковь, потому что не хотела оставлять Харри одного. Но к тому времени она как будто потеряла интерес к католицизму. Все это я и рассказала Маргит Тартани, чтобы она поняла, почему я спросила, не посещала ли она в Осло церковь святого Улава. Возможно, мы не раз видели друг друга, даже не подозревая об этом! За тридцать лет люди сильно меняются, сказала я, но все-таки двадцатилетние меняются больше, чем сорокалетние. Может, она помнит меня? Но она ответила, что никогда не думает о прошлом. Она забыла Норвегию и все, что с ней связано. И перевела разговор на другую тему.
– Когда же вы успели поговорить с ней? – Рудольф опять удивился.
– После того, как мы были у Харри, пока вы беседовали с врачом. Понимаете, мне было очень не по себе, потому что я не понимала, о чем идет речь. Ведь я не знаю ни английского, ни итальянского. Вот я и заговорила с Маргит Тартани, она-то норвежка!
– Была норвежкой, – заметил Рудольф, – но уже очень давно.
– Я бы не могла жить в чужой стране! – Фру Халворсен покачала головой. – Ни за что!
– Все люди разные, и это хорошо.
– Вы правы, – пробормотала фру Халворсен и закрыла глаза.
Рудольф мысленно повторил свой разговор с Маргит Тартани – они беседовали по пути в больницу Святой Марии Магдалины.
– Вы давно живете в Италии?
– Больше двадцати пяти лет.
– И вам здесь нравится?
– Думаю, что мне нигде не жилось бы лучше, чем здесь.
– Климат здесь, безусловно, лучше, чем в Норвегии.
– Я имела в виду не климат. Здесь моя семья. Мой дом.
– У вас есть дети?
– Шестеро!
– Шестеро? Вот это да! И сколько же им лет?
– Старшему скоро тридцать, младшему – десять.
Интересно, сколько лет точно она живет в Италии?
Если старшему скоро тридцать, значит, она замужем тридцать один год, самое меньшее. А где они жили до того, как поселились в Бриндизи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61