После смерти моего мужа-коммерсанта, оптовая торговля вином в Оране, я держала винную лавочку. О, большим состоянием это не назовешь, но хватало на жизнь и на пристойное воспитание мальчика. А потом произошли все эти ужасы, которые называют «кровавым днем всех святых» в Оресе и в Большой Кабилии, и все прочее. До тех пор я неплохо ладила с алжирцами и осталась бы там, где родилась, но, согласитесь, какой смысл было продолжать торговать вином в мусульманской стране, когда все другие черноногие бежали. И я тоже решила уехать. Продала, а практически отдала лавочку одному арабу, который давно к ней присматривался, и вскоре оказалась в Марселе с несколькими чемоданами и самой малостью денег. Ассоциация помощи беженцам выделила мне жилье, и я стала зарабатывать на жизнь горничной. Жюльена отдала в школу, но у него уже начался трудный возраст. Он стал скрытным… Короче, в семнадцать лет он решил, что все знает, и нанялся рабочим на стройку. Тогда много строили! Это продолжалось недолго, потом его уволили, потому что он все время скандалил с мастером. Дома я его видела все реже и реже. Хотя он и бросил работу, деньги у него водились. В общем, я спину гнула по чужим домам, а он таскался незнамо где. Ах, господин комиссар, бог покарал меня сегодня, за то, что я тогда закрывала на все глаза. Но вы-то понимаете меня? Одинокая женщина, столько забот, жизнь дорожает без конца. Проявила малодушие. Меня где-то устраивало, что денег сын не просит.
Зазвонил телефон, и инспектор Бакконье, усердно отбивавший на машинке показания мадам Комбрэ, стараясь уплотнить чересчур длинные фразы, снял трубку. Послушав, он многозначительно взглянул на Жардэ. Тот встал и перешел в соседнюю комнату.
– А, это вы, Лардье? Вернулись? Что? Кто-то рылся в вещах Абади? Сейчас приехать не могу. Я перезвоню.
Прежде чем вернуться на свое место, комиссар вышел в коридор к питьевому автомату, подождал, пока сработает, и большими глотками выпил стакан теплой кока-колы.
– Опять барахлит чертово устройство! – проворчал он.
Он вдруг с удивлением подумал о поведении мадам Комбрэ, до этого казавшемся ему естественным. Она подробно распространялась о своих размолвках с сыном в пору его юношества и совсем не коснулась его гибели, как если бы это преступление и вообще все, что произошло с Жюльеном после их разлуки, совсем не интересовало ее.
Комиссар не хотел перебивать собеседницу, хотя и находил все рассказанное ею малополезным – опыт подсказывал, что какая-нибудь одна необычная деталь, не связанная на первый взгляд с жестокой реальностью, может пролить свет на происшедшее. Дать ниточку, которую хватают на лету и тянут, тянут…
Он распорядился, чтобы инспектор Люка сменил Бакконье, которому он передал свой разговор с Лардье:
– Явно охотятся за документами. В этом деле, где бы ни убивали, везде потом обшаривают квартиру. Поезжайте посмотреть и доложите. Лардье был достаточно близок с Абади, чтобы сказать, что пропало из вещей.
Он вернулся в кабинет. Нервной рукой мадам Комбрэ все так же теребила сумку. Было заметно, что она вытирала лицо, но неудачно: под глазами остались темные подтеки краски. В другой ситуации такая карнавальная маска вызвала бы улыбку. Жардэ подождал, пока Люка усядется за машинку и пробежит то, что успел настрочить Бакконье. Потом продолжил:
– Итак, ваш сын, которому вскоре должно было исполниться двадцать лет, не просит у вас денег и живет, на ваш взгляд, непонятно как. Правильно?
Она заколебалась с ответом:
– Правильно. И потом наступило его совершеннолетие. Ах, господин комиссар, я все помню, словно это было вчера. «Мать, – сказал он мне, словно у него язык отсох бы сказать «мама», – мать, я сегодня стал взрослым. Ты должна отдать то, что мне причитается от отца». У меня сердце остановилось. Заметьте, он всего-то ничего попросил, но это потрясло меня, потому что до сих пор, когда я заговаривала об этом, он отвечал: «Разве я у тебя что-нибудь прошу? Нет? Тогда, в чем дело?» А потом вдруг, раз! И на тебе… Короче, эти деньги, о, сущая ерунда, были вложены. Злость меня тогда взяла, и слов я не пожалела. Пошла к нотариусу, тот оформил бумаги, и я все отдала сыну, даже свою долю, а я на нее полное право имела. Но так меня задело… Все отдала, вам говорю, сама не знала, что делаю, как сумасшедшая! Как если бы он побил меня или в лицо плюнул. А после, ни слова не говоря, собрала его вещи, сложила в чемодан и сказала: «Теперь все кончено, уезжай. Не желаю тебя больше видеть. Получил денежки своего папаши и мои в придачу. Это гораздо больше, чем у меня и у отца было в твоем возрасте, мы, когда поженились, ничего не имели. Будь здоров и попутного ветра!»
– Как он среагировал?
– Никак, господин комиссар, бровью не повел! Она стукнула ногтями по зубам и продолжала:
– Сделал небрежный вид, пересчитал ассигнации, дважды, чтобы поважничать, сунул в карман и булавкой заколол. Потом ушел. Это меня просто скосило. Села и сидела, не помню сколько, не двигаясь, как тупое животное.
– Сколько было денег?
– Миллион. Старыми, конечно. Думаю, что на эти деньги он и купил себе подержанную машину.
– Как вы узнали об этом, если давно не получали от пего вестей?
– От одного из его приятелей. Время от времени, но все реже, я встречала сына в нашем квартале. А в один прекрасный день – все, исчез. Скоро уж лет десять, не меньше… время для меня теперь, сами понимаете…
– А вы? Как вам жилось?
– Я продолжала убирать в квартирах. Но иллюзии кончились. Раньше никто не делал мне замечаний по работе, все говорили: «Мария, вы – золото!» Теперь же некоторые хозяйки говорят, что я ленива, и я понимаю, что это означает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46