– Поставьте в двести второй комнате печать.
Когда она уже подошла к двери, он сказал:
– Между прочим, служба ваша у Короткова может и прекратиться.
Она сделала презрительный жест и ответила, не оборачиваясь:
– Подумаешь! Без работы не останусь. Медсестры нарасхват. Могу и на две ставки устроиться.
– Счастливый человек. Ну ладно, позовите его сюда.
Открыв дверь и выйдя в коридор, она молча показала Короткову рукой дескать, просят. Коротков был хмур, но вполне спокоен. Правда, по его подглазьям можно было заключить, что спал он эту ночь в отличие от Марии Луньковой несладко, если вообще спал.
– Знаете Владислав Николаевич, диковатая мысль у меня возникла, – сказал Синельников словно бы в раздумье. И, закурив, продолжал: – Друзья ваши, Румеров и Максимов, гуляли вчера от души. А вы ни капли в рот не взяли. Обидно, а? Лучше бы вам выпить.
– Не злоупотребляю. Я за рулем.
– Все мужчины были с такими красивыми женщинами, а вы без…
Синельников замолчал, решив молчать до тех пор, пока не заговорит сидевший перед ним самоуверенный, красивый и, судя по всему, весьма деловой и неглупый человек. Синельников, собственно, высказал сейчас вслух то, что подспудно служило исходной точкой складывавшейся у него версии. И сделал он это умышленно.
У Короткова хватит сообразительности понять, к чему все это клонится. Синельников ставил ловушки. Если его версия верна, то Коротков в эту минуту должен выработать для себя линию поведения: как реагировать на открытый ход? Сам Синельников ничем не рисковал, так как было совершенно ясно, что при любом варианте прямых улик в доказательство своей версии ему не добыть, а получению косвенных Коротков помешать не сможет.
Синельников, несмотря на молодость, имел уже некоторый опыт и знал цену молчания на допросах. Он даже развивал перед товарищами полушутя-полусерьезно идею шкалы, по которой можно с большой точностью определять, насколько успешно идет дознание. Не отвечает допрашиваемый на ключевой вопрос, скажем, тридцать секунд – значит, ты на правильном пути. Отвечает, не задумываясь, через две секунды – твой путь сомнителен.
Он докурил сигарету – стало быть, прошло не менее минуты, а Коротков все сидел, как прежде, закинув ногу за ногу и сцепив пальцы на колене, и глядел на черный пластмассовый стаканчик, из которого торчали давно не чиненные карандаши. Выражение лица его нисколько не изменилось, разве что чуть прищурились глаза.
Если рассчитывать по той самой шкале, то Коротков изобличал себя на сто двадцать процентов, но он, кажется, вообще не собирался рта раскрывать.
Наконец не выдержал Синельников.
– Чти же вы молчите?
– А вы меня ни о чем не спрашивали, – по-прежнему спокойно ответил Коротков.
Но Синельников все же уловил в его тоне, что не просто так он молчал – он раздумывал над предыдущими словами, и не напрасно раздумывал. И смысл их понял.
– Тогда ответьте на несколько вопросов. По возможности правду.
– Охотно.
– Все-таки отдавали вы Луньковой деньги Перфильева или нет?
– Отдавал.
– Почему вчера говорили: нет?
– Растерялся… Все-таки деньги… Мало ли что…
– Почему ей?
– Она их заслужила.
– У Перфильева есть дочь.
Тут Коротков опять задумался, но ненадолго.
– Простите, не знаю, как к вам обращаться, – сказал он.
– Меня зовут Алексей Алексеевич.
– Видите, какое дело, Алексей Алексеевич… Мы, конечно, с Леной знакомы, но как бы это вам сказать…
Он, казалось, подыскивал подходящие выражения, но Синельников отлично видел, что не в выражениях суть. Просто Коротков не заготовил ответа на этот вопрос.
– Ну-ну, вы знакомы – и что?
– Как бы я ей объяснил, откуда у меня отцовы деньги?
Это было крайне неубедительно.
– Вы не имели права брать из пиджака ни деньги, ни блокнот.
Коротков изменил позу – сел прямо.
– Виноват, Алексей Алексеевич. Не сообразил. – Самоуверенности у него заметно поубавилось, но смирение было неискренним.
– Чем вы занимаетесь? – смягчая тон, спросил Синельников.
– Художник. У меня договоры с колхозами. Наглядная агитация, декорации и прочее. Все совершенно законно, есть соответствующие документы.
– Но официально где-нибудь числитесь?
– На профсоюзном учете состою в Худфонде РСФСР. – И, усмехнувшись, Коротков прибавил: – Взносы плачу аккуратно.
– Это как понимать – Худфонд?
– Художественный фонд РСФСР. Раньше я работал в издательстве. Четыре года.
– А вы имеете право нанимать рабочую силу?
Коротков смутился, но как-то деланно.
– Нет-нет… Но Маша меня просила… Умоляла…
Понимаете…
– А почему вы думаете, что она «купнула» Перфильева?
Этого вопроса Коротков, кажется, вообще не ожидал. Он передернул плечами, лицо его на секунду стало злым.
– Вот балаболка! – И голос его тоже звучал зло. – Она же дура набитая!.. Шутил я, понимаете? Шутил… Ну зачем ей Сашу топить?! Он же ее любил, понимаете?
– Хорошо, не будем трогать эту тему, – великодушно помог ему Синельников. – Сегодня я вас больше затруднять не буду, но вот какая штука. Вы должны быть в городе, потому что можете в любой момент понадобиться нам. Я могу, конечно, оформить в прокуратуре подписку о невыезде, но, по-моему, это лишнее. Лучше так договориться, по-джентльменски. Вы как думаете?
– По-моему, тоже, – заметно огорченный словами о невыезде, совсем уже смиренно согласился Коротков. – Но мне, видите ли, необходимо раза два-три съездить в колхозы. Обязательства…
– Это не возбраняется. Только, будьте любезны, сообщайте, где вас искать… И потом, у вашей машины, кажется, левой фары нет?
– Я уже договорился, поставят.
– А зачем сказки насчет Худфонда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27