– Это они тоже предусмотрели, я уверен. Кстати, весь этот спектакль с покушением на меня устроил полковник Казарьянц, ныне покойный. Вы ведь его знали?
– Постольку-поскольку. Его тоже убили не вы, конечно?
– Разумеется, нет, – холодно сказал Никулин. – Они убрали его, как только он стал им не нужен. Типичная тактика КГБ советского периода – отсекать все лишнее. Нам это преподавали.
– Ну вот, сами сознаетесь, – подал голос Жуковский. – И еще пытаетесь спихнуть на кого-то вину.
Никулин взглянул на него, как будто только сейчас заметил его присутствие. Затем не спеша встал.
– У меня такое впечатление, будто я разговариваю с каменной стеной.
– Вы сами же и возвели ее. Высокую и прочную. На совесть. А теперь зачем-то пытаетесь через нее перепрыгнуть, – сказала Оксана.
– Извините, за то, что отнял у вас время.
Павел Игнатьевич двинулся к выходу.
– Погодите, – остановила его Оксана. – Вы так и не объяснили, за что ненавидите меня. Только потому, что я, как вы выразились, была орудием в руках у Климовича?
Никулин обернулся.
– Вы что, действительно ничего не знаете?
– Что именно я должна знать?
– Лена вам ничего не рассказала? Ну да, конечно…
– Не тяните же, черт вас возьми!.. – не выдержала Оксана.
– В девяносто пятом году тяжело заболела моя мать. Врачи сразу сказали, что нужна операция за границей. И я повез ее в Штаты, в одну из лучших клиник Майами. Мне гарантировали, что она будет жить, еще, как минимум, лет десять. Но она умерла на операционном столе…
– Мне искренне жаль, Павел Игнатьевич, поверьте. Но… Какое отношение имею я к этой истории?
– Мою мать, Надежду Ивановну Никулину, оперировал профессор Кир Огородников. Ваш отец…
Павел Игнатьевич распахнул дверь и вышел на лестничную клетку… Оксана бросилась за ним вдогонку…
– Постойте!
Но он уже шагнул в лифт и нажал на кнопку…
Выйдя из подъезда, Никулин не заметил молодого парня в красных «Жигулях», стоявших напротив, через дорогу.
Оксана вернулась в квартиру.
– Ты думаешь, это правда – все, что он здесь наговорил? – спросила она у Жуковского.
– Во всяком случае, звучит правдоподобно. Но кто все это мог подстроить? Уничтожить столько народу… А Казарьянц-то этот тоже хорош – связался с мафией. Офицер ФСБ называется…
– Ладно, о покойниках плохо не говорят, – махнула рукой Оксана. – И вообще, меня это все достало. Закрою свои объекты за пределами Москвы, буду работать только с иностранными партнерами. Если провинция не желает справиться с собственными бандитами – чем я-то могу помочь?
* * *
" Наступала ночь – а в ночи, как известно, бродят призраки. Если даже их не звать, они все равно приходят… Ведь ночь – это их время. Они свободны в это время суток, как птицы в полете. И их никому не остановить. Но стоит забрезжить рассвету – и они растворяются…
И лишь один призрак не боится рассвета. Он ждет его, чтобы возникнуть и плыть в тумане, наводя ужас на случайных свидетелей его прогулок. Рассвет для него – пожалуй, единственное время, когда он волен в своих поступках. Это – Страж Вишен.
А если кто-то его и испугался – так что ж? Он не виноват. Ему ведь нет дела до людей. Никто не знает (и, скорей всего, так никогда и не узнает), зачем он приходит в наш мир. Быть может, ему нужен этот свежий предрассветный воздух, или запах листвы, или просто туман…"
Оксана перечитывала эту сцену много раз. Она была настолько созвучна ее детским ощущениям, что, казалось, автор подсмотрел что-то в ее душе. А может, так оно и было – ведь они с Сашей вместе росли и волей-неволей были друг для друга как на ладони…
Но Саша, в отличие от нее, сумел сохранить эту прекрасную непосредственность – только это могло позволить ему написать ТАК.
* * *
…У него не было детства в обычном понимании. Ибо постоянную, жестокую даже по взрослым меркам борьбу за существование детством назвать нельзя. У него не было закадычных друзей – а были лишь временные союзники, потому что одному выжить было немыслимо. У него не было ничего из того, с чем человек, как правило, начинает жить. Отчества с фамилией – и тех у него, по сути, не было.
От того, кто вырос в атмосфере такой чудовищной лжи и жестокости, трудно ждать гуманного отношения к ближнему – это аксиома. Но он хорошо усвоил и еще одну важнейшую истину: если хочешь достичь успеха – притворяйся. Делай плохие вещи, но, по возможности, чужими руками. А сам стой в стороне и смотри. Пусть обвиняют кого-то – но не тебя. Ради достижения цели можно пойти на всё. Кого из великих останавливали чужие страдания? А победителей не судят – это тоже аксиома. Наоборот, победителям с удовольствием лижут задницу – даже если они, эти победители, шли на вершину по трупам своих лучших друзей…
Ранняя юность его тоже отнюдь не была отмечена чем-то светлым и радостным. Армия, потом провал на экзаменах в институт (поступить удалось, но со второго раза). Вот разве что армейская служба не была для него такой тягостной и кошмарно-калечащей, как для неокрепших еще маменькиных сынков. Обучившись науке жестокого выживания, он быстро дал понять кому надо, что пресловутая «дедовщина» на него распространяться не будет.
Студенческая жизнь привнесла немного разнообразия в его жизнь, и, прежде всего, в виде легкодоступных сокурсниц, которые ценили в нем культ силы. Однажды ему даже удалось охмурить и молоденькую преподавательницу, но он никому не стал хвастать этой победой – зачем?
А потом – появился вербовщик. Маленький человечек, то ли из КГБ, то ли из ГРУ… В кабинете декана факультета он вел себя, как хозяин. Пожал руку, поинтересовался здоровьем, семейным положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72