Она была недовольна собой. Слишком много говорила. Просто ей не были известны методы следствия и тактики обороны.
– Я потеряла с ними всякую связь, – сказала она. – Учеба, работа, специализация, муж, дети, дом – это достаточно, не правда ли? Карусель, ни на что нет времени.
– Простите, – сказал он вежливо, – мы не понимаем друг друга. Меня интересует только 1944 год. Точнее, та ночь, когда в парке Донэров разыгралась военная трагедия, каких, впрочем, было много.
Щеки ее едва заметно порозовели.
– Но простите, я тогда сидела в буфете, – выпалила она слишком быстро. – Там было душно, я потеряла сознание. И мне было семь лет.
– Я все это учитываю, – возразил он, – но тогда же гестапо арестовало человека, который спас вам жизнь.
– Я его искала, – перебила она капитана враждебно, – да, как могла. У меня не было никаких шансов что-нибудь установить. Собственно говоря, никто не понимал, чего я добивалась. Гестапо взяло человека. Для всех было ясно, что он погиб.
– А потом, позднее, вы никогда не нападали на след Кропивницкого? Вы не узнали, что с ним стало после ареста?
– Нет. Хотя, когда я уже училась в Варшаве, несмотря па уверенность, что мне на роду написано не иметь никого из близких и все делать самой, – не знаю, под влиянием ли воспоминаний, а может быть, отчаяния и вопреки своей убежденности, – я еще раз пошла в Бюро регистрации населения. И, как вы сами понимаете, безрезультатно. Не знаю, зачем я это сделала. После этого мне стало еще хуже. Впрочем, сегодня я понимаю, что это была детская обида. Просто я не хотела согласиться с тем, что он погиб. Хотела, чтобы кто-то… у меня был. Не хотела верить в его смерть. В этом смысле монашки были правы.
– Итак, как я понял, вы не знаете, что вызвало трагедию в парке Донэров.
– Нет, не больше того, что может об этом думать каждый человек, ставший уже взрослым.
– А вы? Что вы думаете?
Капитан опять поймал ее на слове. Он начинал ее раздражать.
– Ужасный случай.
– А донос? – спросил он так же спокойно.
– Вы сами хорошо знаете, так же хорошо, как и я, что тогда все было возможно, – ответила она с досадой, наперекор себе, – Но зачем вы мне подсказываете? Доносы, все такое, это по вашей части, – бросила она с явным желанием обидеть.
Но капитан не обиделся, хотя и был вынужден сделать то, чего он, собственно, делать не хотел. Он не ограничивался, как другие, только наказанием. Просто он был обеспокоен тем, что она сделает, что с ней может случиться, когда ее настигнет еще один удар, идущий из прошлого. Он смотрел па нее как на предмет исследования. Она, безусловно, была сильной женщиной, если сумела выбраться из всего этого, завоевать место в жизни. Не разгребать, не ворошить неразрешенные вопросы, принять фактическое состояние своего существования на земле, в конкретном государстве, месте, времени. Без всяких дополнительных уточнений.
– Пан Кропивницкий из гестапо вышел.
Она положила сигарету и быстро взглянула в лицо капитана.
– Где… где он? – спросила она с трудом.
– К сожалению, он уже умер, вы не приняли во внимание его возраст.
– Он был бы не таким уж старым, – сказала она поспешно – Это неправда. Он мог бы еще жить, – сопротивлялась она. В этом было что-то от истерики прежней маленькой девочки.
«Только не торопиться, – сказал сам себе капитан. – Попробуй все это как-то дозировать. Так недолго убить эту девчонку… этого ребенка… Что за собачья, чертова профессия».
– Где он умер? Где его могила? – Она вскочила, обошла стол и стала над капитаном.
Это ему совсем не нравилось. Он обманулся в ней. Ее спокойствие было чисто внешним.
– Сядьте, пожалуйста, – сказал он строго, напрягая всю свою волю. – Он умер в Польше, в Варшаве.
– И я. И я об этом не знала! Ведь я вам говорила, что я училась в Варшаве и еще раз тогда… сделала попытку… Теперь я снова вернулась в Варшаву, – она осеклась и уже более спокойно посмотрела на капитана. – Зачем… зачем вы сюда пришли?
– К сожалению, я должен был это сделать, хотя предпочел бы здесь никогда не появляться, – не удержался он от сарказма. Он был зол на эту женщину, на это абсурдное убийство, на то, что, как правило, запутанные дела попадали именно к нему. – Найти вас было моей обязанностью, – заявил он официальным тоном, – поскольку пана Кропивницкого убили. Ровно три недели тому назад. Первого ноября. А чтобы вы больше не мучились, добавлю, что в Варшаве он был прописан с конца пятидесятых годов.
У нее расширились глаза. Она не побледнела и не потеряла сознание, как можно было ожидать. А спокойно сказала:
– Это я. Это я его убила. Дважды. Я, которой он спас жизнь. Прежде чем он успел осознать, что дважды никого нельзя убить, это заявление ошеломило капитана. Такой поворот тоже был возможен, он принимал его в расчет, хотя и внутренне противясь.
– Установим факты, – сказал капитан сухо. Сейчас он не думал о ее биографии, так, как надо было поступить с самого начала.
– Для чего теперь факты, – пожала она плечами, – если бы я что-нибудь сделала раньше… если бы я была настойчивее и если бы я не поверила в его смерть тогда, сразу же после войны, если бы тому человеку, который когда-то был у меня, рассказала все, что знаю, может… может, я спасла бы дедушке жизнь.
Она впервые сказала «дедушка». Значит, он навсегда остался для нее близким и дорогим.
– Кто у вас был и когда? – начал капитан Корда, вынимая блокнот, хотя уже давно не нуждался ни в каких записях. Он хотел ее мобилизовать, заставить напрячь память, ограничиться существенными для следствия фактами. И он достиг своей цели. Она уже хотела ему помочь, а это было условием установления истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40