В разговорах наших возникали долгие паузы. Мы дважды менялись местами, уступая друг другу руль, но я оказался не способен развить такую же скорость, как она.
Солнце уже всходило, когда мы подъехали к Парижу. Белый дымок из печей мусоросжигателя в Иври, нескончаемый поток машин на окружной, клочья тумана над синеватыми крышами домов, рекламные панно, граффити, железная дорога внизу. Встреча по всей форме. И две высокие башни – Эйфелева и Монпарнасская – словно подрагивали внутреннем воздухе, любовно оглядывая город, как две добрых старших сестры. Всегда на своем посту.
Софи хлопнула меня по плечу, чтобы вывести из оцепенения.
– Какой отель вы предпочитаете? – спросила она. – Я бы предложила вам остановиться у меня, но боюсь, это небезопасно.
Мне так хотелось спать, что ее вопрос достиг моего сознания какими-то окольными путями.
– Хм, какой предпочитаю… Мне все равно. Такой, где утром можно лечь в постель…
Она улыбнулась:
– Я знаю тихий и приятный отель в седьмом округе, но он довольно дорогой.
Я взглянул на нее:
– Софи, у меня полно денег.
Она расхохоталась:
– Значит, мы можем позволить себе два отдельных номера?
Я сдвинул брови:
– Если вам так хочется…
– Я пошутила! – бросила она, положив руку мне на плечо.
Я не знал, над чем она шутила… забавляла ли ее цена, которую надо было уплатить за два отдельных номера, или сама мысль о том, что от нашего решения зависит, будем ли мы спать в одной комнате. Я не стал в это вникать. Все равно Софи издевалась надо мной с того момента, как я, на свое несчастье, влюбился в нее, невзирая на ее гомосексуальные пристрастия. Я знал, что и дальше так будет.
Мы попали в утренние парижские пробки и до отеля добирались почти целый час. Вскоре мы уже лежали рядышком, в одинаковых кроватях двухместного номера на последнем этаже отеля «Турвиль», и старались забыть о смерти, которой чудом избежали на дорогах Прованса.
Шесть
Когда в середине дня я проснулся, Софи сидела за деревянным столиком в другом конце комнаты. Солнце просвечивало широкими полосами сквозь светлые занавески. Снаружи доносился отдаленный шум парижских улиц. Номер был большой и роскошный, в песочных тонах, с охряными драпировками и темной мебелью. Взгляд мой повсюду натыкался на цветы – в вазах, на картинах, на обоях… Вещи, мои и Софи, были небрежно свалены на пол возле одной из кроватей. Явившись сюда на рассвете, мы ничего не стали разбирать. Я сел на постели и привалился спиной к стене.
Софи медленно повернула голову ко мне. Перед ней лежали заметки моего отца и две картины.
– Идите сюда! – сказала она, увидев, что я проснулся.
Ослепленный лучами солнца, я с ворчанием потянулся. Дико болела спина.
– Есть хочу! – рявкнул я.
– Посмотрите же, Дамьен! Ваш отец спрятал рукопись Дюрера в гравюре «Меланхолия»! Просто уму непостижимо!
Рукопись Дюрера. Отец. Все это вернулось как воспоминание об ужасном кошмаре. Зевнув, я спустил ноги с кровати. Взглянул на будильник, стоявший на ночном столике. Четыре часа дня.
– Вы мне позволите хотя бы душ принять? – с иронией осведомился я.
– Как вам угодно! В холодильнике лежит сэндвич для вас. Ваш мобильник все утро непрерывно звонил, – добавила она и вновь погрузилась в изучение лежавшего перед ней текста.
– Да? – удивился я. – А я ничего не слышал.
– Я позволила себе блокировать звонок и установить режим вибрации.
– Вы смотрели, кто звонит?
– Не каждый раз. Но почти всегда это был либо ваш агент Дэйв, либо номер из провинции. Я подозревала, в чем тут дело, и проверила в Интернете. Это наши друзья жандармы…
Она посмотрела на меня, и лицо ее озарила широкая улыбка.
– Черт! – воскликнул я и вновь повалился на постель.
Фараоны уже вышли на наш след, а Дэйв по ту сторону Атлантики наверняка бился в истерике. Я не только не внес правку в сценарии – самих сценариев у меня больше не было… Мой ноутбук остался в Горде.
– Вы знаете, что мы поселились в квартале, где я вырос? – спросил я.
– Да. И что?
– Ничего. Для меня это не слишком хорошие воспоминания, вот и все. Правда, есть одно преимущество: мне тут все знакомо… Ладно, – сказал я, вставая, – пойду в ванную.
Надолго задержавшись под душем и проглотив сэндвич, который оказался куда лучше, чем мне представлялось, я устроился рядом с Софи, между двумя окнами, откуда видна была маленькая терраса частного дома, и журналистка возбужденно рассказала о том, что ей удалось обнаружить:
– Посмотрите, рукопись подлинная!
Я бережно взял ее в руки. Она была не тяжелой и казалась очень хрупкой. Я вдруг осознал, что ей полтысячи лет. Сколько понадобилось совпадений, чтобы эти листочки дошли до меня сквозь века? Я почти содрогался при мысли об этом уникальном документе, который словно соединял нас через столетия с давно покойным автором.
Веленевая бумага была с кракелюрами, влага оставила на ней множество пятен. Рукопись насчитывала около тридцати страниц, исписанных только с лицевой стороны четким почерком. Местами буквы расплылись. Миниатюр не было – только рисунки красными чернилами на полях. Я перевернул несколько страниц, вслушиваясь в их шелест. Насколько я мог судить, рукопись действительно принадлежала Дюреру.
– Это не все. На обороте «Джоконды» есть заметка. Написана зеркальным способом и, как я полагаю, рукой вашего отца.
– Или Леонардо да Винчи, – с иронией произнес я.
– Очень смешно. Я поискала в сети: оказалось, что это шифр микрофильма, который хранится в Национальной библиотеке.
– В отеле есть доступ к Интернету? – удивился я.
– Разумеется! Прекратите перебивать меня! Нам нужно пойти в библиотеку и посмотреть этот микрофильм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102