Он поднялся из кресла и исчез. Из открытой двери послышался кашель. Минут через пять он появился со свернутым в трубочку холстом.– Пожалуйста.На холсте были изображены несколько разноцветных треугольников и что-то, похожее на паука.– Все ясно, – проговорил я.– Я же предупреждал.– А почему картину Веньковецкому вы сдали от своего имени?– Это на случай, если бы она была продана. Узнай об этом Шидловский, он бы отобрал все деньги. А ему нужно было на что-то жить, ведь я не в состоянии содержать его. Когда он уезжал в Париж, у него в кармане было восемнадцать марок. Еще у него была бумага и краски. Он мог рассчитывать только на попутную машину, и, честно говоря, я был уверен, что он вернется. Но он не вернулся.– Только подумать, – простонал Голдблюм. – Его ждут миллионы и миллионы, а он отправляется в путь с восемнадцатью марками в кармане.– Ну, господа призраки, в Париж!Сказав это, я поднялся с чемоданом в одной руке, кейсом – в другой, и вышел из номера. Свою машину я оставил на платной автостоянке. Возле парадного подъезда меня поджидал роллс-ройс.– К Голдблюму, – скомандовал я.Мы договорились, что перед отбытием я должен получить последние наставления.Голдблюм, как обычно, что-то наговаривал на диктофон. На сей раз – на английском языке. Продолжая свое занятие, он ткнул пальцем в кресло. Потом палец постучал меня по колену и вытянулся в направлении письменного стола. Там лежали подробная карта Парижа и несколько путеводителей.– Можешь взять это с собой.Я сложил материалы в кейс, и, не будучи в состоянии остановить поток красноречия босса, попытался по крайней мере понять, о чем идет речь. Мне это не удалось. По моим представлениям, у Голдблюма было ужасное английское произношение.Наконец, он закончил и уставился на меня.– Готов?– В Париж – всегда готов, – отрапортовал я.– Да, необыкновенный город… – На лице Голдблюма появилось сентиментальное выражение. – Первый раз я там побывал, когда мне только исполнилось девятнадцать. Было это в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. И первое впечатление знаешь какое? Второй Ленинград. Только значительно позже я начал по-настоящему его понимать. Вот так-то, мой мальчик.– Где посоветуете остановиться?Он пожал плечами.– Не знаю, выбирай сам. Я оплачу любой трехзвездочный отель.– Можно отправляться?– Погоди… – Он внимательно посмотрел на меня. – Как ты собираешься его искать?– Пойду на Монмартр, послоняюсь. Почти наверняка он там.– А если нет?– Ну, что-нибудь придумаю. Смотря по обстоятельствам.– Гм… Наверное, нужно еще раз сходить к Черемухину, составить как можно более подробный словесный портрет. А то эти цветные треугольники, мягко говоря…– Я и сам об этом подумывал. И не только словесный портрет, нужно втянуть из него все, что представится возможным. А потом уж – Париж!– Действуй, мой мальчик!Роллс-ройс занял уже привычное для него место в подворотне рядом с турецкой прачечной. Я сообщил шоферу, что буду отсутствовать минут пятнадцать-двадцать, и начал восхождение.На площадке четвертого этажа стоял огромный негр и своими большущими, на выкате, глазами смотрел на меня.– Ха-ха! – произнес он гортанно.Мне сделалось не по себе. Нащупав вспотевшими пальцами свой газовый пистолет, я – бочком-бочком – протиснулся мимо него.Негр нехорошо улыбнулся, еще раз издал: «ха-ха!» и направился вниз. Послышался такой топот, будто спускался слон.«Ария „Ха-ха!“ из оперы „Непризнанный гений“», почему-то подумалось мне.Дверь в квартиру Черемухина висела на одной петле. Я осторожно заглянул внутрь, но ничего настораживающего не увидел. Резиновые сапоги все так же стояли на тумбочке для обуви. Я подошел к ним и запустил руку сначала в один сапог, затем в другой. Газовый баллончик отсутствовал. Здесь из комнаты послышался кашель.– Это Крайский, – громко проговорил я и вошел.Над Черемухиным основательно поработали. Вся левая сторона его лица представляла собой месиво и по цвету мало чем отличалась от лилового халата. Правая сторона пострадала меньше, однако и по ней словно провели куриной ножкой, оставив несколько глубоких параллельных царапин.– Привет, – бодро проговорил я.– Вы с ним не встретились? – поинтересовался Черемухин безо всяких вступлений.– Отчего же не встретились? Очень милый марабу.– Это и есть Абу Бабу.– Я уже догадался. Что он хотел?– Он следил за мной и видел, как вы приезжали в прошлый раз. Его заинтересовал роллс-ройс. Пришлось выложить ему все.– Понятно… А на каком языке вы общались?– На русском. Когда-то он учился в университете имени Патриса Лумумбы.– Ничего себе, дикарь! Ну и как вы считаете, что теперь предпримет Шидловский?– Я думаю, постарается заграбастать Козираги в свои лапы.– М-да, ситуация усложняется.– Пришла беда, откуда не ждали, – проговорил Черемухин.– Что? – Я весь внутренне сжался. – Что вы сказали?– Между прочим, любимая фраза Ленчика. Последнее время он часто ее повторял…– Мне кажется, вы – честный человек, – сказал мне Черемухин на прощание. Мы с ним проговорили около часа, он выложил все, что знал, а я дал ему еще пятьсот марок. На свой страх и риск. Уж очень больно было на него смотреть.– Спасибо, – отозвался я.– Знаете, возьмите картины на сохранение, а то мало ли что.Он отправился в другую комнату и вернулся с большим рулоном в руках. Я дал ему телефон Голдблюма. На всякий случай.Стоило видеть, как Голдблюм дрожащими руками разворачивает полотна.– Да, это несомненно он, – словно зомби приговаривал при этом босс, – несомненно он… – Потом посмотрел на меня. – Можешь остановиться в четырехзвездочной гостинице, мой мальчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143