И потом -- едваон смыкал веки, навязчиво, неотвязно мерещилась давешняя кабинетная сценка, возбуждалапочти до поллюции и вызывалаомерзение к самому себе. Отбросив одеяло, Никитавстал. Надворе было еще кое-как -- в комнате давно стемнело. Головаказалась тяжелее прежнего. Тошнотане унялась. Никитаоделся, прополоскал рот и вышел наулицу.
Как ни странно, ему нравилась Москва, и было грустно, что онадолжнапогибнуть. Не когда-нибудь там, через несколько долгих десятилетий или столетий, когдаего и в живых-то не будет, авот тк вот, прямо наглазах, сегодня в ночь: Никитаотнюдь не переоценивал действенность принятых им мер.
Он медленно брел вдоль бульваров под мелким дождичком, брел без плаща, без зонтика, брел и смотрел нанедавние, началапрошлого века, классицистические древности столицы, наглазурованные особнячки модерн, назанявший целый квартал таких особнячков белокаменный Дом политического просвещения, навечерних пятничных алкашей. И хотя ничего, как говорится, не предвещало, -- смотрел, как смотрят старики кинохронику времен их молодости. Но вот! -- Никиту обогнал мужик, стыдливо несущий под пиджаком что-то объемистое, пухлое; авот и целая семейка: мальчик с девочкою дошкольного возраста, муж с женою и старушкапробежали наперерез бульвара, -- у этих в огромной хозяйственной сумке явственно белелою -- впрочем, при желании можно было и теперь не угадать, что белело именно; но тут же, следом, вывернулаиз подворотни немолодая очкастая девица: ту уже открыто, откровенно, бесстыдно, свисая с головы до пят, одеваласероватая, заспанная, со следами интимных выделений простыня.
Никитаускорил шаг: наПушкинской площади, перед "Россией", как всегдабыло людно: молоденькие ребята, в пылу самоутверждения раскрасившиеся под стиль панк, балдели в стереонаушниках, подкуривались, целовались с девицами. У этих все шло как всегда, как обычно, но поверх их наполовину выбритых голов виднелось, как по Горького, в голубом и желтом свете фонарей, то здесь, то там проскакивают простынки, наволочки, пододеяльники.
Настоянку возле "Известий" подкатил ядовито-зеленый форд с дипломатическим номером, выпустил сутулую седоватую англичанку, американку ли, -- по направлению ее взглядаНикитаи заметил Лидию, терпеливо мокнущую под дождем. Сутулая воровато, не по-иностранному, оглядываясь, подошлак ней, сталаподле, словно незнакомая, но кого могли обмануть эти маленькие хитрости?! -- не успели женщины обменяться и парою слов, как четверо мальчиков, никитиных ровесников, одетых, что называется, скромненько, но со вкусом, выросли из-под земли, схватили Лидию под локоточки и повели, повлекли, поволокли вглубь, в темноту, в нишу, где свежим лаком поблескивали завитринами образцы самого передового в мире дизайна. Никитапонял все вмиг: и что это арест с поличным, и что Лидкадумает, конечно же, нанего, и что однаиз мер, может быть -- самая действенная, -- рухнуланаглазах, -- понял вмиг, но не вмиг очухался, пропустил те две-три секундочки, когдаможно еще было попытаться перехватить американку, -- теперь же только задние огоньки ядовитого фордаиздевательски подмигнули Никите и скрылись заповоротом. Если у Мэри получилось не лучше, чем у Лиды, обернибесовские ракеты уже вовсю летят, -- скоро, стало быть, полетят и ответные. Утешало только, что недолго придется Лидии переживать горечь неволи и братнего предательства, апогибнуть суждено под одной крышею с возлюбленным.
Никитавыгреб из карманамелочь: несколько бронзовых двушек мелькнуло среди рыбьей чешуи серебра, -- и пошел нату сторону площади: звонить Мэри. По автомату болталадлинная кудрявая девица, -- Никите, в общем-то, было не к спеху: если уж летят -- не остановишь, ане летят -- значит, сегодня и не полетят, -- и он ждал, удрученно поглядывая наприбывающие простынки и пододеяльники: неужели все они слушают нашу дурацкую стряпню? Да, не отказать Трупцу в знании своего народа, не отказать!.. Впрочем, в условиях дефицитадостоверной информации идут сплетни, и идут со скоростью загорания спички, особенно если подготовлены немолчным гудением военных грузовиковю
К спеху -- не к спеху, атак долго болтать все-таки неприлично! -Никитапостучал двушкою в стекло. Кудрявенькая обернулась, окрысившаяся: погоди, дескать, мудак, разговор важный! Никите показалось, что он где-то видел девицу, чуть ли не в столовке яузского заведения, однако, может, только показалось. Прождав еще три-четыре минуты, Никитане стал больше стучать, априоткрыл дверь: девушка! Девушкатолько отмахнулась, ав нос Никите ударил пряный, терпкий парфюмерный запах, и КатькаКишко в давешней мизансцене вспомнилась сотый уже раз засегодняшний вечер.
Ну разве можно так ревновать?! щебеталадевицав трубку. Ты ж знаешь, у меня сменадо десятию Мало ли что обещала? откудая могладогадаться, что генералаотравят. А Трупец МладенцаМалого не отпустилю -- действительно значит: встречались они с Никитою в столовой. Ты кто? То-то! Поэт! А я -- лейтенант госбезопасностию -- и девицасталауспокаивать ревность женихали своего, любовникавесьмасвоеобразным, учитывая присутствие в будочке Никиты, способом: в подробностях, со смаком рассказывать, какими изысканными эротическими блюдами онаженихали, любовникаугощает в минуты интимных их встреч, то есть смысл улавливался такой: могу ли, дескать, я любить не тебя одного, если я так тебя люблю?!
Эти речи вынести было уже невозможно -- Никитаодной рукою полез девице под потную мышку, уцепился завысокую, упругую грудь, другою стал пожимать, поглаживать девице живот, стремясь держаться пониже, пониже, еще пониже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22