Мужчина в горе? или как-то еще. А у Золотова никакого особенного горя не вило - была тоскливая, сосущая под ложечкою пустота, и она манила упасть со стула, завертеться по полу волчком и громко завыть...
Глава восемнадцатая
ШЕСТИКРЫЛЫЙ СЕРАФИМ
Духовной жаждою томим...
А. Пушкин
185.
Золотов сидел на стуле посередине пустого гостиничного номера, сгорбясь, спрятав в ладони лицо, и это получалась картина Ван Гога, которая называется, кажется, ?Мужчина в горе? или как-то еще. А у Золотова никакого особенного горя не было - была тоскливая, сосущая под ложечкою пустота, и она манила упасть со стула, завертеться по полу волчком и громко завыть. Видеть себя со стороны - признак скверный, да еще и в композиции чужого полотна, и к Золотову пришла до гадка: не подвернись ему псковская халтура, не выпихни из Москвы десять дней назад - он бы уже неделю как удавился. Догадка привела за собою предчувствие: он удавится и здесь, в Пскове, прямо в двадцать шестом номере гостиницы ?Октябрьская?. Если сейчас же чего-нибудь не сделает. Не переменит.
Мужчину Ван Гог изобразил старого и седого - Игорю же едва исполнилось тридцать семь, однако разницы между мужчиною и собою Золотов не чувствовал. Даже физически встать со стула и выбраться на улицу оказалось едва под силу. Шло пятое ноября. Город разукрасили красными тряпицами и разноцветными лампочками. На улицах появилось больше обычного пьяных. Анонс нового спектакля драматического театра ?КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС? кричал со всех заборов метровыми черными буквами, и казалось, что, несмотря на тряпицы, лампочки и пьяных, едва фиолетовая предвечерняя краска воздуха сгустится - улицы опустеют, как пустели каждый вечер, и по асфальту гулко затрещат сапоги патрулей. Когда, перспективно совмещаясь по линии беспокойного Игорева взгляда, красные сатиновые лоскуты попадали на белеющие в сумраке стены древних церквей, его натуры, которую он переносил на бумагу по заказу ?Интуриста?, к золотовскому горлу подступала смутная тошнота. Игорь никогда не был религиозен, но почти физиологически чувствовал нарушение стиля, надругательство над гармонией. Взять бы сейчас, бессильно злобился он, все эти мои благостные картинки, заляпать кумачовыми флагами и идиотскими лозунгами и бросить в издательские хари! Хотел бы я посмотреть, много ли долларов они наживут на сучьей своей идеологии!
Незаметно для себя Золотов оказался у автовокзала и пристроился к первому попавшемуся на глаза хвосту очереди. До Пушкинских Гор... До Пушгор? переспросила кассирша с вулканическим прыщом на шее. До Пушкинских Гор! Пересчитал сдачу. Взглянул на часы: сорок минут пустого времени. Съел бутерброд с сомнительной, сизою колбасою. Выкурил сырую сигарету. Ехать следовало сию же секунду - иначе могло случиться что-нибудь скверное. За углом, у пивной, один из алкашей рвал на груди засаленный пиджачишко, под которым не было ни рубахи, ни белья, и кричал: братцы! Помилосердствуйте! Поглядите на меня! Я до полном коммунизма дожился! И я тоже, подумал Золотов. И я, кажется, тоже ложился уже до полного коммунизма.
По крышу заляпанный грязью, подошел ?Икарус?. Игорь устроился к окну, на предпоследнее сиденье, и привалился головою к холодному стеклу. Чуть-чуть полегчало. От двигателя вместе с урчанием пошло приятное тепло. Мимо двинулся некогда славный, ныне захолустный древний городок. Сгущались сумерки. Небо становилось темно-сиреневым.
186.
Игорь очнулся от остановки, от тишины. Взглянул на часы: какие-то сорок минут всего и ехали, а за окнами - глухая ночь. И сон, этот непонятный, безумный сон! Стрекозиные крылья, фасеточные глаза. Таким Дьявол, кажется, не представал еще ни перед кем. Впрочем, Дьявол ли? Игорь помнит, как несколько раз употребил выражения вроде ради Бога, ей-Богу! - Тот даже не поморщился. Шестикрылый Серафим? Золотов пробрался по длинному проходу, вышел на воздух, достал сигарету. Она совсем уже, до невозможности, до неприличия оказалась сырою, и пришлось ее долго разминать, вытаскивать табачные сучья. Не бросайте бычки в писсуар: они размокают и плохо раскуриваются. Влажный дым обжигает язык. Безумный сон! Создать шедевр! Словно в наше гнилое время такое еще возможно! Техника, конечно, изощрена, свободы хоть отбавляй, общий уровень достаточно высок. Всяческие концептуальные идеи. Но шедевры?.. А тот, уставясь на Игоря прозрачными тысячегранниками, знай твердит свое. Дело происходило не в реальности, потому Игорь сильно разволновался, стал что-то доказывать незваному гостю, но тот доказательств не слушал, а так вот, в упор, и давил: хочет он или не хочет написать картину, которая стала бы всемирной, ибо люди увидели бы в ней выход? Ценою души, что ли?! презрительно взрывается Золотов. Дешевле такие вещи не стоили никогда! отрезает инфернальный собеседник. Только его, мол, Золотова, душа до того стерлась, до того износилась, что на просвет - сплошная дыра. Так чего же тогда он пристает к нему, к Золотову?!
Глаза постепенно привыкают ко тьме. Грязная площадь. Красная тряпка. (Красная площадь, грязная тряпка.) Шум воды. У стены несколько мужских теней, переговариваясь, попыхивая огоньками, мочатся. И белеется на середине не столько видимой, сколько слышимой реки небольшой старинный храм. Что это, мужики? спрашивает Золотов, кивая в ту сторону. Первый раз, что ли? Остров! Городок такой - Остров. Поскольку на острове церква! А пристает он, Серафим, вот почему: скоро-скоро во власти Золотова окажется чужая душа, новенькая и весьма аппетитная, и, если художник решится пожертвовать ею, шедевр ему обеспечен. В моей власти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180