- Ты хуже, чем фавен, - сказала Нинка. - Я не думала, что ты выстре-
лишь. Ты - гнида, - и выпустила в Сергея пять оставшихся пуль. Поглядела
долго, прощально на замершее через десяток секунд тело, перешагнула,
открыла защелку и, уже не оборачиваясь, вышла на улицу.
Ее распадок выталкивал, выдавливал из себя огромное оранжевое солнце.
С пистолетом в висящей плетью руке, с которой, вдоволь напитав рукав,
падали на асфальт почти черные капельки, шла Нинка навстречу ослепи-
тельному диску.
На приступке, ведущей в магазинчик игрушек, свернувшись, подложив под
себя гофрированный упаковочный картон и картоном же накрывшись, спал
бродяга. Нинка склонилась к нему, потрясла за плечо:
- Эй! Слышишь? Эй!
Бродяга продрал глаза, поглядел на Нинку.
- Где есть полиция? - спросила она, с трудом подбирая немецкие слова.
- Как пройти в полицию?
Звон колоколов маленькой кладбищенской церковки был уныл и протяжен -
под стать предвечерней осенней гнилой петербургской мороси, в которой
расплывался, растворялся, тонул!
Могилу уже засыпали вровень с землею и сейчас сооружали первона-
чальный холмик. Народу было немного, человек десять, среди них поп, двое
монахов и тридцатилетняя одноногая женщина на костылях.
По кладбищенской дорожке упруго шагал Отто. Приблизился к сергеевой
матери, взял под руку, сделал сочувственное лицо:
- Исфини, раньше не мог.
Отец Сергея, стоящий по другую сторону могилы, презрительно поглядел
на пару.
Спустя минуту, Отто достал из кармана плаща пачку газет:
- Фот. Секотняшние. Ягофф прифес, - и принялся их, рвущихся из рук,
разворачивать под мелким дождичком, демонстрировать фотографии, которые
год спустя попытается продемонстрировать монастырской настоятельнице бе-
лобрысая репортерша, бурчать, переводить заголовки: - Фсе ше тшорт снает
какое они разтули тело. Писать им, тшто ли, польше не о тшом?! Или это
кампания к сессии пунтестага? Проститутка-монашка упифает мона-
ха-расстригу! М-та-а! Упийство в стиле Тостоефского! Русские стреляют
посрети Хамбурка! Тотшно: к сессии! Как тебе нравится?
Ей, кажется, не нравилось никак, потому что была она довольно пьяна.
- Романтитшэские приклютшэния москофской парикмахерши, - продолжал
Отто. - Фот, послушай: атвокат настаифает, тшто его потзащитная не прес-
тупила краниц тостатотшной опороны!
- Какой, к дьяволу, обороны?! - возмутился вельможа, обнаружив, что
тоже слушал Отто. - Пять пуль и все - смертельные!
- Смиритесь с неизбежным, - резюмировал поп, - и не озлобляйте душ!
И за деревянным бордюром, в окружении полицейских, Нинка все равно
была смерть как хороша своей пятой, восьмой, одиннадцатой красотою.
Узкий пенальчик, отделенный от зала пуленепроницаемым пластиком, на-
бился битком - в основном, представителями прессы: прав был Отто: дело
раздули и впрямь до небес. Перерывный шумок смолк, все головы, кроме
нинкиной, повернулись в одну сторону: из дверцы выходили присяжные.
Заняли свое место. Старший встал, сделал эдакую вескую паузу и мед-
ленно сообщил, что они, посовещавшись, на вопрос суда ответили: нет.
Поднялся гам, сложенный из хлопанья сидений, свиста, аплодисментов,
выкриков диаметрального порою смысла, треска кинокамер и шлепков затво-
ров, под который судья произнес соответствующее заключение и распорядил-
ся освободить Нинку из-под стражи.
Она спокойно, высокомерно, словно и не сомневалась никогда в ре-
зультате, пошла к выходу, и наглая репортерская публика, сама себе, вер-
но, дивясь, расступалась, давала дорогу.
На ступеньках Дворца правосудия - и эту картинку показывала уже (по-
кажет еще) белобрысая репортерша - Нинка остановилась и, подняв руку,
привлекла тишину и внимание:
- Я готова дать только одно интервью. Тому изданию, которое приобре-
тет мне билет до России. Я хотела бы ехать морем!
!И вот: помеченная трехцветным российским флагом "Анна Каренина" от-
валивает от причала в Киле, идет, высокомерно возвышаясь над ними, мимо
аккуратных немецких домов, минует маяк и, наконец, выходит на открытую
воду, уменьшается, тает в тумане!
Алюминиевый квадрат лопаты рушил, вскрывал, взламывал влажную флердо-
ранжевую белизну, наполненный ею взлетал, освобождался и возвращался за
новою порцией!
То ли было еще слишком рано, то ли монахини отдыхали после заутрени,
только Нинка была во дворе одна, и это доставляло ей удовольствие не
меньшее, чем простой, мерный труд.
Снег падал, вероятно, всю ночь и густо, ибо знакомый нам луг покрыт
был его слоем так, что колеи наезженного к монастырским воротам проселка
едва угадывались, что, впрочем, не мешало одинокому отважному "вольво"
нащупывать их своими колесами.
Отвага, впрочем, не всегда приводит к победе: на полпути к монастырю
"вольво" застрял и, сколько ни дергался, одолеть препятствие не сумел.
Тогда, признавая поражение, автомобиль выпустил из чрева человеческую
фигурку, которая обошла вокруг, заглянула под колеса, плюнула и, погру-
жаясь в снег по щиколотки, продолжила не удавшийся машине путь.
Оказавшись у врат обители, фигурка, вместо того, чтобы постучать в
них или ткнуться, пустилась собирать разбросанные здесь и там пустые
ящики, коряги, даже пробитую железную бочку и, соорудив из подручного -
подножного - материала небольшую баррикаду у стены, вскарабкалась и зас-
тыла, наблюдая за работою одинокой монахини.
Снег взлетал и ложился точно под стеною, порция за порцией, порция за
порцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206