А как страстно любил он приветствовать всех своих приятелей и знакомых! Рассказывают даже такой случай. В одну из критических минут, которых жена его пережила до сих пор четырнадцать (на этот раз дело было в винограднике), он отправился за бабкой Мюхлюзкой. По дороге в город, к дому почтенной докторицы, он пожелал «добрый день» пятидесяти двум встречным и побеседовал о погоде, дороговизне дров и баранины и о других важных предметах с двадцатью лицами. Вернувшись к себе в виноградник с бабушкой Мюхлюзкой, он обнаружил, что на меже в корзинке уже лежит маленькое божье создание, крик которого восходит к небесам. Счастливый отец дал новорожденному имя Моисейчик — во-первых, потому что оно напоминало о древнееврейском законодателе, найденном дочерью фараона на берегу Нила, в тростниках, а во-вторых,— что важнее — все имена родных были уже разобраны, а из календаря, как делает Иванчо Йота, он своему ребенку имя брать не хотел.
Вообще Селямсыз был человек очень разговорчивый. Случится ли, что кто-нибудь его спросит, откуда у него табакерка, пахнущая, помимо нюхательного табака, еще . глубокой древностью, он тотчас расскажет, что она досталась ему в наследство от его отца Ивана, а к отцу перешла от деда, которому была подарена знатной турчанкой Эмине-ханум, женой филибейского паши Ари-фа, а у деда Хаджи Тодора было двенадцать увратов2, засеянных розами, и умер он из-за прыща на носу во время поездки с Нечо Гулебалювом на Неврокопскую ярмарку. И всегда пускался в такие подробности, не щадя собеседника. Особенно любил Селямсыз перечислять о. Ставри, приходившему к нему каждое воскресенье в гости выпить и закусить (о. Ставри один во всем городе мог назвать, не сбившись, подряд имена всего многочисленного потомства Селямсыза), любил, говорю я, перебирать в исторической последовательности имена четырнадцати своих детей.
— Петра,— говорил он,— окрестил я в честь деда Петра с отцовской стороны; Ивана — в честь моего отца, который умер в чумной год; Кристю — в честь дяди Ставри, брата моей матери; Ставря — по-болгарски Кристю, от греческого ставрос3; да я терпеть не могу патри-ку4, ты ведь знаешь.
1 Филибейский паша — пловдивский паша (Пловдив по-турецки— Филибе).
2 Уврат — 919 м2.
3 Ставрос — крест (греч.).
4 Патрика — патриарх (греч )
— Тезки мы с сынишкой твоим,— говорил о. Став-ри.— Храни его господь и честной животворящий к|эест1
— Павла,— продолжал Селямсыз,— окрестил я в честь дяди по отцу — ПавЛа, свата дедушки Постола Измирлии. Параскеву —в честь моей бабки Параскевы, что два раза в Россию пожертвования собирать ходила. Йоту — в честь Хаджи Стояна, дяди моего по матери, умершего в Румынии, Дончо — в честь моего брата Антона. Маноля...
— Эммануила,— строго поправлял о. Ставри: — «И роди сына и нарече ему имя Эммануил»...
— Эммануила — в честь моего двоюродного брата Маноля — Мануила, что женился на Хаджи Гине, Хаджи-Димовой дочке, которая расстриглась!
И так далее.
У себя дома Селямсыз был очень хорошим отцом и каждый вечер колотил самых горластых своих ребятне столько оттого, что они были самыми беспокойными, сколько для того, чтобы уязвить отцовские чувства Вар-лаама, который вот уж двенадцать лет как женат, а не имеет детей, кроме одного-единственного, еще не успевшего появиться на свет! По природной ли склонности, или наперекор отличавшемуся серьезным характером Варлааму, в доме которого всегда царила мертвая тишина, не нарушаемая ничем, кроме бродящей по двору кошки, Селямсыз любил шум, веселье, песни. Почти каждый вечер, выпив как следует, он заставлял кого-нибудь из своих ребят спеть ему песню. Особенно нравилась ему песня «С чего начать, любезная моя...». Пискливый голосок приводил его в умиление, глаза его наполнялись слезами, и он, прервав певца, говорил жене:
— Вот, милая, какую раньше люди любовь-то друг к дружке имели: «Любезная моя!» Ну, дальше!..
Когда пели песню «Перестаньте, невинные...»1 и доходили до куплета: «Я — мать ваша, болгарка, всех я вас породила», он останавливал певца и прочувствованно говорил жене:
— Слышишь, милая? Болгария спокон веков много детей рожала. Это благодать божия!.. Ну, пой дальше!
Любил он слушать и церковные песнопения.
— Дончо, Аврам, спойте «Достойно», как вас учил Мироновский.
— «Достойно есть»?
1 Патриотические песни того времени, (Прим авт.)
—- Вот, вот. Те запоют. А он, махнув рукой, скажет:
— Знаешь, милая! Как игумен отец Иероним и мать Миродия, монахиня, та, что филибейскому Неджиб-паше в подарок двадцать пар чулок послала, а он тысячу грошей на ремонт монастырского купола пожертворал, как запоют — господи помилуй! — эту «Херувимскую», а чорбаджии как начнут дружно подтягивать,— так вся церковь так ходуном и ходит... Ну, продолжайте!
И тоже начинал подтягивать, а глаза его наливались слезами.
В этот вечер, отобедав и осушив две глубокие чаши вина, он тоже велел детям что-нибудь спеть.
Что? — спросили они.
— Конечно, опять «Достойно». Ведь я сегодня большого почета удостоился,— значит, и петь нужно «Достойно», дураки этакие...
И он кинул бешеный взгляд на дом Варлаама; чело его омрачилось; он выпил последние капли, остававшиеся на дне чаши, и промолвил со злобной усмешкой:
— Знаешь, милая? Тарильом сегодня утром, идя в церковь, купил себе карпа, вот такого громадного. Да забыл — и с ним прямо в церковь вошел.
— Ах ты грех какой! — воскликнула жена и перекрестилась.
— Так и лезет в церковь с карпом в руках... Все смеются исподтишка, а он идет свечу ставить: в одной руке свеча, в другой карп.
— Ищь, нехристь!
— Все смеются. «Какой болван»,— думаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42