— Напротив,— возразил назнакомец,— работа ваша может пригодиться, если вы подкрепите ее понятным для всех символом. Я посоветовал бы вам по обеим сторонам надписи нарисовать руки с плетками. Это наши мужички поймут, а неприятностей у вас не будет, потому что каждый имеет право рисовать на своем заборе, что ему заблагорассудится, лишь бы в рисунке не было ничего незаконного и неприличного.
Пан Дудковский с восторгом бросился рисовать громадную руку, а в ней еще большую плеть.
— Я и не предполагал, что вы такой хороший советчик,— сказал он незнакомцу.
Тот усмехнулся.
— Увы,— ответил он,— боюсь, что вам нередко придется пользоваться моими услугами... Раньше я был судебным приставом в Варшаве, но в связи с последними событиями лишился должности и вынужден был поселиться среди народа, в провинции, где стал защитником в волостном суде. Кстати, насколько я знаю положение дел этой усадьбы, у вас будет с ней немало хлопот.
— Что вы говорите? — воскликнул паи Дудковский и даже на минуту перестал рисовать.
— Увы! Это так. Уже сейчас в волостном управлении имеются на вас жалобы: за отсутствие пожарного снаряжения, за несоблюдение дорожной и почтовой повинности и, наконец, за то, что вы не починили мостик. Кроме того, против вас возбуждено судебное дело за потраву, произведенную вашей коровой, и за оскорбление, нанесенное вашей прислугой старосте, принесшему исполнительный лист. К тому же сегодня ночью вас обворовали, а это неизбежно повлечет за собой обращение к судебному следователю. В такого рода делах нужен опытный адвокат. Но я, конечно, не смею вам навязываться... Во всяком случае, вы можете разузнать обо мне у арендатора. А он, как показали последние события, благородный человек.
Адвокат на мгновение умолк, затем, приподняв потрепанную шляпу, сказал:
— А теперь разрешите откланяться. Прошу вас помнить о моем предложении.
Он ушел по направлению к корчме, а пан Дудковский, озабоченный и задумчивый, машинально дорисовал вторую руку с плеткой. Красноречие адвоката и его такт произвели на пана Дудковского самое благоприятное впечатление, хотя он и был прирожденным варшавянином. Однако, вспомнив предупреждения вахмистра относительно местных адвокатов, он поблагодарил небеса за то, что незнакомец его покинул.
«Что он красноречив, спору нет,— думал пан Дудковский,— но уж очень песет от пего водкой: наверное, забулдыга... Ну, меня ты не проведешь!» — заключил он про себя, решив все свои дела улаживать лично или через вахмистра, внушившего ему доверие, вероятно, благодаря тому, что в Варшаве он постоянно имел дело с околоточными надзирателями и полицейскими.
. — С ними я по крайней мере знаю, как разговаривать,— пробормотал пан Дудковский.
Между тем на дороге, в нескольких десятках шагов от сада, стали собираться зрители, захотевшие посмотреть, что рисует новый хозяин усадьбы на своем заборе. В большинстве это были дети, но немало собралось и женщин, время от времени присоединялись к толпе и мужики — не столько, чтобы узнать, в чем дело, сколько просто поглазеть.
В толпе разноцветных фартуков, соломенных шляп, коричневых сермяг и серых рубашек шнырял человек в негнущейся фуражке и в длинном пальто, с жиденькой бородкой и густой копной нечесаных волос, которые, казалось, должны были восполнить недостаток растительности на лице. Человек этот что-то объяснял собравшимся, пересыпая свою речь восклицаниями, среди которых пану Дудковскому послышалась фраза: «Настоящий шляхтич!» — но как следует он не мог разобрать.
Когда изображение второй руки с плеткой было закончено, а пан Дудковский, довольный своей работой, собрался возвращаться домой с пустым горшком и мокрой кистью, человек в длинном пальто подошел к нему и сказал без всяких предисловий:
— Сразу видно шляхтича. Не успели вы приехать, а уже рисуете кнуты...
— А что? Разве нельзя? — высокомерно спросил пан Дудковский, хотя сам не вполне был уверен, можно ли это.
— Не мне указывать вам, что можно и чего нельзя,— продолжал незнакомец.— Меня только удивляет, как это шляхтич, едва встретившись с мужиком, спешит напомнить ему о кнуте. Я здесь учителем уже пять лет и еще ни разу не тронул пальцем ни одного ребенка, а вы только вчера приехали, а сегодня уже рисуете на своем заборе кнут! Вот они, шляхтичи!
Звание шляхтича так польстило самолюбию пана Дудковского, что он не ушел домой, а вступил в разговор с либеральным учителем.
— Пустяки! Что, собственно, общего вы находите между кнутом и шляхтой?
Мужчина в пальто неприязненно усмехнулся.
— Однажды я видел герб вашей сельскохозяйственной выставки,— сказал он оживляясь,— и на нем между граблями и лопатой — кнут!
— Цепь! Цепь! — возмутился пан Дудковский.
— Конечно, все-таки в девятнадцатом веке неудобно с полной откровенностью изображать кнут,— продолжал мужчина в пальто.— Затем, я как-то нашел на улице запонку какого-то графа, смотрю: этакий круглый графский картузик с козырьком и — опять кнут!
— Да это жокейский картуз и бич! — возразил пан Дудковский.
— Пусть так,— рассмеялся незнакомец.— Но ведь Мицкевич потому и был признан величайшим поэтом, что воспевал и проповедовал порку кнутом!..
— Враки! — воскликнул пан Дудковский, однако в душе отчасти усомнился. Управление домом всегда отнимало у него очень много времени, поэтому он не знал, что именно воспевал Мицкевич и что он проповедовал.
— Вечно кнут и кнут! — продолжал незнакомец.— Хочешь избавить мужика от кнута — избавь его от шляхтича.
— Ах, оставьте меня в покое со своими выводами,— с возмущением сказал пан Дудковский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42