Лаш, забившись в свой спальный дот, лежал и дрых, посиневший и раздутый от-спирта, и судьба его была решена. Саперные команды перехватчиков ударили без пяти минут двенадцать. Там, где взрыватели не отказали, склады боеприпасов взлетели на воздух. Но вся электроарматура «Линии готов» уцелела. Целый мир, целый подземный мир — лабиринт стоимостью в миллиарды. И Болаффия знал этот мир, он был в числе посвященных, он разбирался в этом лабиринте. И после того как он проложил горький путь в никуда своему дружку Лашу, а сам из предателя и коллаборациониста враз превратился в патриота, ничего больше не препятствовало его визиту к полковнику Скиту, мистеру Роберту Скиту из Стоктона, штат Калифорния: действительно, от Скита он мог ожидать большего, чем от Лаша.
«Господин полковник,— сказал Болаффия, когда его принял Скит,— приступим прямо к делу: вы — военный, я — маклер. Вы имеете право на эти трофеи. А у меня имеется к ним ключик. Данте хмне доллары, чтобы нанять триста рабочих, которых я наберу сам. И я откопаю этот клад. Я отдам вам восемьдесят пять процентов, а себе оставлю пятнадцать. Это по-джентльменски...» Переводчик перевел, покачав головой. Но полковник Скит лишь кивнул. И подписал. Полковник Скит был слишком горд и ленив, чтобы торговаться с итальянцем, с побежденным. Вскоре полковник Скит стал генералом и круг его деятельности расширился. Ему уже не было дела до синьора Болаффия! А тот платил мизерную зарплату и выгодные комиссионные. Две недели спустя он забыл немецкий язык и начал коверкать английский. Он лично руководил раскопками, демонтажем, предотвращением аварий и погрузкой.
Фабиано Болаффия поспевал всюду. Даже на банкет в честь победы, отпразднованной в Генуе. Марк Кларк принимал высокого британского гостя из Триеста — маршала сэра Гарольда Александера. В удобный момент Скит представил всем генералам своего «аеагЫепа РаЬЬу». Синьору Болаффия вдруг нацепили на грудь три ордена: два американских и один британский. Но важнее было другое: то, что соотношение «пятнадцать процентов мне, восемьдесят пять — тебе» мало-помалу превратилось в «восемьдесят
пять процентов мне, пятнадцать — тебе». Когда премьер-министр Бопоми однажды посетил Лигурию, чтобы в свою очередь пожать руку смелому патриоту и предпринимателю Болаффия, тот уже носил фрак. Вскоре после этого па его лацкане рядом с иностранными появились два римских знака отличия.
Иной раз слышишь, что эпоха первоначального накопления капитала давно миновала. Кое для кого она началась лишь весной 1945 года. Й таким «накопителем» является злектромагнат синьор Фабиано Болаффия.
VIII
Убальдино заканчивает свой рассказ: «Вы скажете, что нынешний почетный гражданин был изменником родины; что на его деньгах налипло много крови; что дома он под башмаком у жены, а в глубине души трус... Все верно, сударь. Совершенно верно. Господи боже! Ну и что из этого? Кроме синьоры Леонтины и всей Италии, этого ведь никто не знает. Ни одна душа. Воробьи чирикают об этом на всех крышах. Чирикают непрестанно. Но кому же понятен язык воробьев? Вы хотите вывести синьора Болаффия в рассказе. Сделайте это на здоровье. Правда, вы обещали изменить и его и мое имя. Иначе он потянет нас с вами в суд. Какой нам от этого прок? У него ловкие адвокаты. По мне, лучше не иметь с ним дела... Да и потом, положа руку на сердце, разве такие синьоры Болаффия есть только у нас в стране? Не живут ли и ваши соотечественники под крышами, на которых воробьи чирикают про то же самое? Простите, я ничего не знаю. Я только спрашиваю. Я пе баба, которая причитает и прибедняется. Бог видит, сердце у меня не колотится сильнее, когда мимо шествует богач. Несмотря на то что я упустил все возможности разбогатеть, сударь. Спросите-ка моих славных работниц, например ту же красотку Виолетту. Я даже не в состоянии платить им сверхурочные. Хотя и отношусь к ним, как отец родной. Да, в те времена, когда нация была в беде, каждый проходимец мог стать миллионером. Буквально, каждый. Заметьте, я говорю: каждый. Но не говорю: все сразу. Это само собой разумеется... Ну как, сударь, еще по стаканчику ламбруско?»
Андреас Богумил Таран был солдат по призванию. Все те доблести, коих размягчающее влияние церкви, семьи — в первую очередь ее женской половины,— а также разнообразных благотворительных учреждений обрекли на медленное умирание и кои — не будем бояться слов —уже умерли, все эти доблести были в полной мере присущи Андреасу. Безусловное повиновение, боевой дух, фантастическая изобретательность в способах умерщвления, какими обладал Андреас,—где найдешь их нынче! Его товарищи роптали, отбывая воинскую повинность, он же являл собой образец вдохновенного солдата, солдата с головы до пят. Его товарищи воспринимали воинское обучение как неизбежное зло, для него оно было высшим служением.
Справедливости ради заметим, что Андреас Богумил Таран казался рожденным для военной службы не только благодаря своему имени. Знаменитый генерал Махаель Ратислав Пушке приходился ему дедушкой по матери, статуя генерала еще при его жизни была воздвигнута на бульваре перед ратушей нашей гордой столицы, а ведь всем известно, что это выпало па долю не очень многим генералам. Скажем прямо: ни одному. В левой руке наш бронзовый генерал держит металлическую карту — поистине достойный образец искусства наших литейщиков,— правой указует вдаль. Этот повелительный жест исполнен такой страсти, что буквально ощущаешь, как невидимые полчища всадников несутся в указанном направлении. Генерал указывает на юг, там лежат некие области, которые пятьсот лет назад мы вынуждены были отдать соседней державе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38