- Мне передали, что среди ремесленников много недовольных новым
налогом...

Апельсин шел домой в замечательном настроении, напевая себе под нос:
все по-его получилось, а лавка... Да Смут с ней, с лавкой. До зимы
отстроится. А теперь он государственным делом занят. Хотелось Апельсину,
придя домой, хватануть полную кружку браги с устатку, да поужинать плотно:
время-то позднее...
Но на подходе к дому из темной, как яма, подворотни выросли перед ним
две тени - одна пониже, другая повыше, и та, что пониже, схватив его за
грудки, прошипела с угрозой:
- Ты за что, хвост собачий, Сметлива арестовал?
- Какого Сметлива? - растерялся надзиратель за нравами.
- Хо! Он еще спрашивает, - удивилась тень. - Сам, что ли, не знаешь,
кого в тюрьму тащишь?
Апельсин наконец сообразил, что речь идет о преступниках,
обезвреженных им в роще. Он приосанился, насколько это возможно, когда за
грудки ухвачен, и гордо ответил:
- Они законы нарушили!
- Какие такие законы?
- "О нравственности" и "Об уклонении от налогов", - отчеканил
Апельсин, еще более выпячивая грудь.
- Ты толком говори, что они сделали? - тень встряхнула Апельсина,
отчего тот опять согнулся и наконец испугался, смекнув, что может получить
по личности.
- Он ей кольцо подарил, а она его целовала... - пробормотал
надзиратель, с ужасом обнаруживая, что преступления ни в том, ни в другом
случае не содержится. В совете-то в ихнем любому понятно, что закон
нарушается, а вот этим как объяснить? Подтверждая его догадку, тень
вопросила:
- Ну и что?
Апельсин стал путано объяснять:
- Торговый совет... новый закон... запрещается...
- Ах, Торговый совет? - тень перехватила его рубаху поудобнее. - На,
получай свой совет! - и в левом глазу Апельсина что-то вспыхнуло: это ему
засветили по левой скуле.
- Мама... - прошептал надзиратель за нравами, предпринимая, наконец,
запоздалую попытку вырваться.
- Вот тебе "мама", - тень, еще раз перехватив рубаху, угостила его с
другой стороны по уху.
- Мама... - опять прошептал Апельсин, и вдруг сообразил: не шептать,
не шептать надо, а - кричать! Он и попытался закричать, но вместо крика из
горла вышел какой-то хрип, а тень с омерзением плюнула и выпустила
Апельсина, наградив его напоследок тяжелой пощечиной. Вторая, повыше, тень
так и не сдвинулась с места, и ни слова не произнесла.
- Пошли, - буркнул ей избиватель Апельсина, но передумал, и вновь
обратился к надзирателю за нравами, колотящемуся крупной дрожью:
- Когда их выпустят? Ну, не трясись, тебя спрашивают!
- Не знаю, - помотал пылающей головой Апельсин. - Суд завтра после
обеда...
- Вон оно как... Ну, ладно. - И тени неспешно исчезли в подворотне,
откуда появились, а надзиратель, миновав ужасное место на цыпочках, бегом
побежал домой.

- Слушай, - обратился к злющему Смелу Верен, когда они возвращались
на постоялый двор, - а ведь Учитель-то, отец Цыганочкин, - тоже в совете.
Может, к нему сходить? Дочь как-никак...
- Да им плевать - дочь, не дочь... Что ж ты думаешь, он сам не знает?
Получше тебя знает. Сам, небось, законы эти дурацкие придумывал...
- Да... - вздохнул Верен. И подумал: "Не ушли вот вовремя..."

Когда Учитель вернулся домой, дочери не было. И к лучшему: непременно
пристала бы - что да как, а рассказывать про предстоящий назавтра суд не
хотелось. Поэтому он решил поскорее улечься спать, но твердо решил про
себя, что с него достаточно: сразу же после суда объявит о выходе из
совета. Зачем ему это все нужно? Книгу забросил, Цыганочку три дня уже,
считай, что не видел. Не-ет, хватит с него. Завтра еще дотерпеть - и
конец.
Утром, обнаружив, что Цыганочки снова нет и, судя по всему, и не
было, он рассердился: да уж, нравственность нынче у молодых никуда не
годится. Правильный закон они приняли. И осудить надо будет как решили. С
тем направился Учитель в Торговый совет.
Сметлив вышел из высоких тюремных дверей в сопровождении четырех
стражников, легкомысленно щурясь на яркое солнце. Цыганочка шла рядом,
чуть позади, с утомленным, но гордым лицом. Сметливу очень понравилось,
как вела она себя все это время: не хныкала, сердита была, однако
спокойна. Он же вообще воспринимал все случившееся как глупое
недоразумение и лишь посмеивался, вспоминая дурака Апельсина: "А мы-то за
него бунтовали!" - "Не за него, а за отца", - поправляла Цыганочка.
Но как только вышли они из тюрьмы, как увидели, что делается на
площади - со Сметлива беззаботность слетела. Ряды стражников, длинный
стол, за которым восседали с важными лицами лавочники - недавние бунтари
(и среди них почему-то Учитель), доминат по соседству с ними на кресле с
высокой спинкой, грубая скамья, заранее оцепленная охраной, а главное,
огромная толпа горожан - все говорило, что дело здесь готовится совсем не
смешное, а напротив, серьезное.
Учитель сидел за столом, опустив голову к каким-то бумагам, и
Цыганочка, заметив отца, обрадовалась, подмигнула Сметливу - мол, вот как
удачно все. Но Сметлив радости ее не разделил, потому что как раз в этот
момент Учитель поднял голову от бумаг, дочку увидел - и побледнел
смертельно, и даже привскочил на стуле, но рухнул тут же, будто молнией
пораженный. Уже посадили преступников на скамью, стражей оцепленную, уже
тишина повисла над площадью и начинать надо было суд, а Судья все не мог
вернуться в себя, все сидел, оцепенев от внезапной тоски и ужаса. Первая
мысль пришла ему - послать на китулин рог это сборище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87