Манюнчиков медленно приблизился к столу, поглядел на таинственную
розетку, на пятизвездную жидкость в чашках...
-- Саша,-- необычайно торжественно произнес Павел Лаврентьевич,-- Саша, я
себя уважаю. А ты?
За пьянство в рабочее время Манюнчиков с Лихтенштейном получили по
выговору. Тщетно взывали они к научному мышлению случайно вошедшего
начальства, тщетно будили дух просвещенья в темных административных умах,
тщетно ткнул Павел Лаврентьевич отверткой в предательскую псевдорозетку.
Тем более, что пока Манюнчиков размышлял на лестнице, постигая тайны
природы, подлец Сашка успел-таки подключить розетку к щитку
распределительному -- забыв в эйфории поставить в известность соавтора!
Всю последующую неделю ударенный Манюнчиков с Сашкой не здоровался.
Здоровью это, правда, особенно не помогало. А в среде институтских уборщиц
да сторожей слухи поползли, один другого ужаснее. И передавали тети Маши
дядям Васям, что призрак бродит по институту, вздыхает тяжко по ночам и
провода у всех розеток на пути своем режет. Кто шаги слыхал, кто проводку
потом чинил, а кто и спину привидения, нетвердо прочь шагавшего, видеть
сподобился. И в руках порождения адова, краем савана прикрытый, чайничек
покачивался, старый, электрический. И нетопыри кружили над гладким черным
хвостом с помятым штепселем на конце...
СИНДРОМ КАССАНДРЫ
"...Если бы вы ведали то, что
ведаю я, то перестали бы смеяться,
и много бы плакали..."
Коран, сура 16, аят 3
Мироздание относилось к Павлу Лаврентьевичу приблизительно так же, как и
его жена Люська. Обычно, когда Манюнчиков стоял уже в дверях, за пивом
собравшись, то немедленно требовалось выносить мусор и выбивать ковер; а
когда в жизни Павла Лаврентьевича наклевывалась рыбалка, опять же с
перспективами крупного возлияния -- то гримасы мироздания неизменно
выражались в осадках, командировках и прочих несуразностях.
Видимо, из-за непокладистого мироздания и упрямой спутницы жизни и стал
мутировать гомо сапиенс Манюнчиков, подтверждая догадки сэра Чарльза
Дарвина и неприятно удивляя друзей и знакомых. А удивляться было чему, ибо
проявился в Павле Лаврентьевиче некий дар, людям вообще-то мало
свойственный и к последствиям разнообразным приводящий.
Начало событиям положил черный кот Вячеслав Николаевич, обитавший на
помойке и нагло перебежавший дорогу спешащему Манюнчикову. Остановился
Павел Лаврентьевич, на проходимца лишайного глянул -- и вдруг понял, что не
жилец кот на белом свете, ну не жилец -- и все тут!.. Да и Вячеслав Николаевич
занервничал, хвост грибом ядерным распушил и чесанул от пешехода
подозрительного через дорогу, а на дороге-то грузовик, а за рулем-то веселый
парень Владик, размечтавшийся с устатку о подружке вчерашней, с вот
такими...
Вот этот-то визг тормозов, оборвавший антиобщественное бытие черного
короля помоек, определявшее его же антиобщественное сознание -- он и
ознаменовал в жизни Павла Лаврентьевича новую прелюбопытнейшую веху.
Пришел Манюнчиков на работу, а там у шефа в кабинете встреча деловая, и
сам шеф сияет, как свежепокрашенный, втирая очки наивным импортным
бизнесменам на предмет купли некоего аппарата, лично шефом
сконструированного и любые реки на чистую воду выводящего.
Глянул Павел Лаврентьевич на кивающего азиата в пиджаке от Кардена и с
телевизором на запястье, глянул -- и понял, что не возьмет раскосый шефово
детище, ну ни за какие коврижки отечественного производства.
Отвел Манюнчиков начальство в сторонку, мнение свое изложил, ответное
мнение выслушал, подавился инициативой и дверь за собой тихо прикрыл. А
назавтра выговор схлопотал, с занесением и устным приложением, за срыв
договора важнейшего и пророчества вредные, работающие врагам нашим на
руку, кольцами да часами увешанную.
Только беда одна не ходит, и когда Манюнчиков домой возвращался, пристали
к нему хулиганы. Стоят на углу могучей кучкой, эй, кричат, дядька, дай
сигарету!.. Дальше -- больше, слово за слово, и двинулся наконец атаман на
укрощение строптивого дядьки Павла Лаврентьевича. Глянул на него
Манюнчиков -- и сразу все понял.
-- Не подходи,-- умоляет,-- не подходи, пожалей себя!..
Да куда там, разве атаман послушает... Взял гроза подворотен крикуна за
грудки, к стенке прислонил для удобства, а стена-то дома пятиэтажного, а на
крыше-то каменщик Василий трубу кладет, и хреновый он каменщик-то,
доложим мы вам, кирпича в руках -- и то удержать не может...
Одернул Манюнчиков куртку и прочь пошел от греха подальше. Хоть и
предупреждал он покойного, а все душа была не на месте.
И пошло -- поехало. Отвернулись от Павла Лаврентьевича друзья, потому что
кому охота про грядущий цирроз печени да скорую импотенцию выслушивать;
жена ночами к стенке и ни-ни, чтоб не пророчил о перспективах жизни
совместной; на работе опять же одни неприятности,-- так это еще до
предсказаний судеб начальников отделов, судеб одинаковых, и одинаково
гнусных...
Пробовал Манюнчиков молчать, и три дня молчал-таки, хотя и зуд немалый в
языке испытывал, а также в иных частях тела, к пророчествам вроде бы
касательства не имеющих -- три дня, и все коту Вячеславу под хвост, потому как
подлец Лихтенштейн при виде душевных терзаний коллеги взял да и спросил с
ехидством: "Ну что, Паша, скоро заговорит наша Валаамова ослица?!"
Глянул на эрудита взбешенный Манюнчиков, и "Типун тебе на язык!" сам
вырвался, непроизвольно. Не поверил Сашка, улыбнулся, в последний раз
улыбнулся, на неделю вперед, по причине стоматита обширного, от эрудиции,
видимо, и образовавшегося.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15