Естественно, Манюнчиков не
преминул показать послание приятелям, большинство которых отнеслось к
нему скептически. Однако, Сашка Лихтенштейн из соседнего отдела вдруг
заявил, что его теща получила такое же, в отличие от некоторых, размножила --
и спустя четыре дня умотала, наконец, в свой Израиль -- после чего лично он,
Сашка Лихтенштейн, искренне верит в счастье. Манюнчиков глянул в сияющие
Сашкины глаза -- и его осенило.
Вернувшись в отдел, Павел Лавретьевич быстро набрал на клавиатуре своей
персоналки (кстати, соотечественницы упрямого служащего Хориты из
Нагасаки!) текст письма, проверил, нет ли ошибок -- и сбросил текст на
принтер. Через восемь минут два десятка экземпляров лежали перед довольным
Манюнчиковым.
По дороге домой Павел Лавретьевич раскидал письма по первым попавшимся
почтовым ящикам и с приятным чувством выполненного долга стал ждать
заслуженного счастья.
Прошло четыре дня.
Манюнчиков выиграл рубль в лотерею и не поехал в колхоз, так как заболел
гриппом. Все вышеуказанные события он приписал действию письма, но,
получив еще одно, аналогичное, также отпечатанное на принтере -- не
раздумывая, выбросил его в мусорное ведро. И ничего страшного с
Манюнчиковым не произошло. Разве что машина грязью окатила, так не через
четыре дня, а через неделю!
А персоналочке японской, на которой Павел Лаврентьевич работал, наладчик
поставил на место все украденные ранее микросхемы, старый плоттер заменил,
а потом кто-то, видимо, по ошибке, загрузил импортную суперпрограмму "бой
в памяти". И играет она теперь в эту игру с утра до вечера, и ни на какие
запросы не отвечает.
Счастлива, наверное...
СКРЫТАЯ ПРОВОДКА
Стихийное бедствие из шести букв, по горизонтали...
-- Ремонт! -- подсказали сзади, и измазанные спецовки выставили-таки
упирающегося Манюнчикова из четвертого по счету кабинета, выставили
вместе со стареньким электрочайником и подозрительным ржавым порошком
чаеразвесочной фабрики г. Очамчира. Плюнул Павел Лаврентьевич в сердцах,
посмотрел грустно на ботинок оплеванный и пошел искать по институту, где
оскорбленному есть чувству уголок.
Уголок отыскался на третьем этаже -- мирный благодатный оазис среди
барханов песка, цемента и известки, с чахлой вечнозеленой пальмой и белым
неоновым солнцем пустыни, весело подмигивавшим очарованному
Манюнчикову. И вот уже радует глаз связующая нить от греющегося чайника к
розетке у самого плинтуса, уже мягкое полудиректорское кресло приняло в
объятия свои лучшую из составных частей Павла Лаврентьевича, уже
неприступная твердыня кроссворда готова выбросить белый флаг и отдаться
победителю по вертикали и по горизонтали...
-- Здорово, Манюнчиков! Чаи гоняешь? -- в дверях оазиса возник верблюжий
профиль Сашки Лихтенштейна из соседнего отдела, скалящийся всеми своими
золотыми россыпями. Собственно, хам Сашка исказил, как всегда, родовую
фамилию Павла Лаврентьевича, меняя в ней первые буквы по своему
усмотрению, но результат получая одинаково неприличный и чувствительно
задевавший гордого Манюнчикова.
Подождав реакции на любимую шутку, Сашка шагнул в кабинет и явил себя
миру целиком, обнаружив неожиданное сходство с небезызвестным Лаокооном,
борющимся с древнегреческими змеями. От небритой шеи до предполагаемой
талии на нем был намотан грязный лапшеобразный провод, конец которого
исчезал в глубинах Сашкиного организма.
-- Директор послал,-- трепался Лихтенштейн, приседая на корточки и
выдергивая из розетки штепсель многострадального чайника,-- сделай,
говорит, проводку скрытую, а то скрытности у нас маловато, и про водку
слышать тошно, это каламбур такой тонкий, Манюнчиков, про водку-то,
только темный ты у нас, и с чувством юмора у тебя, как у директора, даже
хуже...
И уснул бы, наверное, Павел Лаврентьевич, уснул в тепле и уюте под болтовню
нудную, волнообразную -- когда б не пауза длительная, трепачу Сашке не
присущая, и не вопль дикий несуразный, взорвавший Манюнчикову нирвану.
Всклокоченный Лихтенштейн стоял на коленях у стенки и совал отверткой в
раскуроченную розетку.-- Ты глянь, нет, ты глянь, Манюнчиков, нет, ты
глянь...-- бормотал он, тупо моргая рыжими ресницами. Павел Лаврентьевич
склонился над розеткой, последил с минуту за бессмысленными Сашкиными
манипуляциями и осведомился об оказании первой помощи человеку, Богом
обиженному и током ударенному.
Дальнейшая информация, скрытая в монологе неудачливого электрика под
шелухой оскорбительных выпадов в адрес Манюнчикова, в очищенном виде
сообщала, что к данной розетке никаких проводов не подведено и подведено
никогда не было, и если бы не Сашка, то электричество бы здесь и не ночевало,
ныне, и присно, и во веки веков, аминь.
Надоело Павлу Лаврентьевичу сопереживать речи страстной и
неуравновешенной, взял он кроссворд недорешенный и вышел вон. А спускаясь
по лестнице, вспомнил он чайничек свой верный, к неработающей розетке
подключенный, тепло бока его округлого вспомнил -- и остолбенел, истину
уяснив. И обратно кинувшись через препятствия многообразные, застал
Манюнчиков Сашку над чайником склоняющимся и ноздри носа своего
породистого, с горбинкой, раздувающим.
-- Слышь, Паша,-- в дрожащем голосе Лихтенштейна вибрировало
неподдельное уважение,-- ты гений, тебе Нобелевскую надо, я тару сейчас
организую, и мы немного вздрогнем...
На столе обнаружились две синенькие чашки, чайник завис в воздухе, и густо-
коричневая струя полилась вниз, наполняя комнату отменным коньячным
ароматом, вызывающим светлые воспоминания о белоглавых горах Армении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15