Во всех мечетях возносили благодарственные
молитвы и пели хвалу небу, разгромившему врага. С наступлением ночи король
прибыл во дворец Ширин.
- Дочь моя, - сказал он, - я хочу выразить пророку мою безмерную
признательность. От моего гонца вы уже знаете, что совершил для нас
Магомет. Я так потрясен, что мне не терпится поскорее обнять его колени.
Вскоре он смог получить это удовольствие. Как обычно, я вошел в окно
Ширин, зная, что он уже там. Он упал к моим ногам, поцеловал землю и
сказал:
- О великий пророк! Никакими словами не выразить то, что я сейчас
чувствую. Читайте же сами в моем сердце, исполненном благодарности.
Я поднял Багамана и поцеловал его в лоб.
- Король, как могли вы подумать, что я оставлю вас без помощи в
затруднительном положении, в котором вы оказались из-за любви ко мне? Я
покарал гордого Касема, намеревавшегося завладеть вашими землями и сделать
Ширин рабыней в своем серале. Теперь вам нечего опасаться, что кто-то из
властителей пойдет на вас войной, а если кто и осмелится сделать это, я
нашлю на его войско огненный дождь, и оно обратится в пепел.
Снова заверив Багамана, что я беру его владения под свое
покровительство, я поведал ему, какой переполох поднялся во вражеском
стане, когда сверху посыпались камни. Багаман же передал мне предсмертные
слова Касема, а затем удалился, чтобы не стеснять Ширин и меня. Принцесса
не менее чем ее отец испытывала признательность за важную услугу,
оказанную мной государству: она осыпала меня ласками. Я чуть не забыл об
осторожности; уже светало, когда я наконец забрался в сундук. Впрочем, к
тому времени все уже твердо считали меня Магометом, что, даже если б воины
и увидели меня в воздухе, это не открыло бы им глаза. Я и сам уже почти
верил, что я пророк, после того как обратил в бегство целое войско.
Через два дня после погребения Касема, которому, хоть он и был
врагом, устроили пышные похороны, король велел устроить в городе
увеселения как по случаю победы, так и для того, чтобы торжественно
отпраздновать брак принцессы Ширин с Магометом. Я решил, что праздник в
мою честь непременно должен увенчаться каким-нибудь чудом. Для этого я
купил в Газне белой смолы и хлопковых семян, а также маленькое огниво.
Целый день я провозился в лесу, приготовляя фейерверк из хлопковых семян,
погруженных в смолу. Ночью, когда народ веселился на улицах, я взлетел так
высоко, чтобы сундук нельзя было различить в огнях фейерверка. И тогда я
высек огонь и поджег смолу. Хлопковые семена рассыпались и трещали,
фейерверк получился великолепный. Затем я благополучно вернулся в лес.
Наутро мне захотелось пойти с город, послушать, как там обо мне судачат. Я
не обманулся в своих ожиданиях: народ толковал на разные лады о моей
проделке. Иные утверждали, будто Магомет, желая показать, что праздник ему
приятен, явил народу небесные огни. Другие уверяли, будто среди летучих
звезд видели самого пророка, почтеного белобородого старца, каким он
представлялся им в воображении.
Все эти бредни страшно меня забавляли! Но увы! Пока я вкушал это
удовольствие, сундук, мой бесценный сундук, источник всех моих чудес,
сгорел в лесу. Видно, в мое отсутствие он занялся от какого-то незаметно
тлевшего уголька, и вот от него ничего не осталось. Возвратившись, я
обнаружил вместо сундука кучу золы. Отец, который по возвращении домой
видит единственного сына в луже крови, пронзенного безжалостным клинком,
не горюет так, как горевал я. Лес огласился моими криками и стонами, я
рвал на себе волосы и раздирал одежды. Не знаю, как я не лишил себя жизни
в таком отчаянии.
Но делать было нечего. Нужно было на что-то решаться. И мне оставался
лишь один выход: поискать счастья в других местах. Итак, пророк Магомет, к
огорчению Багамана и Ширин, покинул Газну. Через три дня я встретил
большой караван - то были каирские купцы, возвращавшиеся на родину. Я
пристал к каравану и прибыл в славный город Каир; для пропитания мне
пришлось сделаться ткачом. Я провел там несколько лет, затем переехал в
Дамаск, где занимаюсь тем же ремеслом. Всем кажется, что я доволен своей
участью, но это только видимость. Я не могу забыть о былом счастье. Ширин
неотлучно пребывает в моем воображении. Утомленный, я хочу изгладить ее из
памяти, напрягаю все силы, и это занятие, столь же тяжкое, сколь и
бесплодное, делает меня глубоко несчастным.


КАТРИН БЕРНАР
РИКЕ С ХОХОЛКОМ
Один знатный сеньор из гренады, не обойденный ни богатством, ни
родовитостью, имел в доме обстоятельство столь досадное, что оно отравило
все милости, какими осыпала его фортуна. Единственная его дочь, хоть и
обладала с рождения всеми чертами, составляющими красоту, выросла до того
глупой, что даже и самая красота ее делалась отталкивающей. В ее движениях
не было ни тени изящества, а тонкий стан казался неуклюжим, ибо телу ее
недоставало души.
Мами (так звали девушку) была не настолько умна, чтобы сознавать свою
глупость, но угадывала общее презрение, не понимая, отчего оно происходит.
Однажды, когда она прогуливалась (по обыкновению, в одиночестве), перед
нею вдруг вышел из-под земли отвратительный на вид человек, сущий уродец.
Увидев его, Мами бросилась было бежать, но, услышав его слова,
остановилась.
- Постойте, - произнес он, - то, что я скажу, будет вам неприятно, но
то, что пообещаю, должно вам понравиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109