с десяток врачей, учителя, агрономы и библиотекари. Газеты
и вести о жизни всего государства Российского получались из Оренбурга.
Доходили быстро только до станиц на большой дороге с телеграфными стол-
бами, до приисков и до уездного города. Он - деревянный. Этапы существо-
вания своего - от одного большого пожара, после которого сызнова надо
строиться, до другого. И низкорослый. Высились в нем только колокольни и
онемевшая с девятьсот четырнадцатого труба винокуренного завода. Газеты
и вести сгасали в его сырьевой глухоте. Деревни и села в глубине уезда
отделены были сотней и больше верст от него и от одноколейной железной
дороги на Оренбург. И к нему и к железнодорожным станциям от этих сел и
хуторов вели неверные проселочные дороги через степь, через овраги, гор-
ные увалы и перелески.
Каждое село, каждый хутор творили свою отдельную веру, свой обычай.
Изживали тяготу своих налогов, совсем не интересовались не только все-
российским, но даже губернским масштабом. О министрах, царе не хранили
никаких рассказов, преданий. Солдаты, приносившие их со службы, быстро
забывали свои сказы. Сменяли их на близкое, ощутимое: о земских на-
чальниках, становых, урядниках. И мобилизация на русско-германскую войну
и февральская революция были негаданны здесь, как камень с неба.
Земство посылало лекторов и агитаторов. Но они не могли объехать всех
деревень, хуторов и зимовок в буранные зимы, пашен, покосов и жнивья в
крестьянскую рабочую летнюю пору; аулов в период кочевья.
И хоть с тысяча девятьсот четырнадцатого накатаны стали даже недавно
проложенные отчаянным человеком сокращенные пути в уездный город - все
же вывезенные оттуда имена военачальников и революционных правителей
скоро сглыхали в застарелой тишине. В волостном нашем селе были мужики,
путавшие Керенского с Родзянкой. А бабы и подростки вовсе именами не ин-
тересовались.
Но в зиму бурливого тысяча девятьсот восемнадцатого большевистская
тревога властно разворошила и низкорослый город, и весь уезд. С этой
тревогой пришло имя "Ленин".
Пришло и прошло не только по большаку с телеграфными столбами. Про-
никло на хутора и в зимовки. Ни одного из жителей уезда, разных по кро-
ви, по достатку, по мыслям не оставило теплохладным.
И о нем, далеком, не только всероссийского, но и мирового масштаба, в
этом глухом, разношерстном уезде сложились сказания. В богатых казачьих
станицах, в селах, где верховодили многоземельные старообрядцы, у сек-
тантов, сумевших нажиться в общинном землевладении и приобрести под ру-
кой отдельные собственные поля и пашни, эти сказанья пропитаны той высо-
кой степени ненавистью, какую внушает только большой и сильный враг, ко-
торая звучит уже, как экстаз уважения. Им мало казалось в сказаньях об-
винять его в корыстных расчетах. Они создали легенды о нем по библии,
как о существе мистического сверхчеловеческого мира. Я слышала старооб-
рядцев и сектантов, вдохновенно кричавших наизусть целые страницы биб-
лии, утверждавшие за Лениным число зверя, число шестьсот шестьдесят
шесть, число антихристово.
Сектантский наставник, чернобородый, властный мужик, на сходке в на-
шем бывшем волостном правлении, кричал об языке подписанных Лениным дек-
ретов. Он от имени пророка Исайи страстно грозил всем, повторяющим сок-
ращенные слова указов: "Не увидишь больше народа с глухой невнятной
речью, с языком странным, непонятным!". И эти сокращенные слова называл
ленинскими.
Другой сектант, по ремеслу шорник, на митинге уже в самом уездном го-
роде, вздергивая седоватую, бобриком стриженную голову, взмахивал руками
и кричал из писания уж в защиту Ленина. О том, что он по писанию посту-
пает, отнимая "жирные пажити богатых": "Ибо горе им, прибавляющим дом к
дому, поле к полю, так что другим не остается места, как будто они одни
поселены на земле". Ленин для него был носителем справедливого священно-
го гнева, осуществляющим предсказанное пророком Исайей. В старообрядчес-
ком поселке Карагай сухощавый, красновато-рыжий, наследственный кержак
Болдин тоже по писанью, фанатично, как все из этого писания, принял Ле-
нина.
Записался в партию, надел винтовку, стал носить наган без кобуры. И
на каждом сходе грозно размахивал им и кричал утверждающие правильность
политических деяний Ленина тексты. Из этих выступлений, из споров о "бо-
жественном" и Ленине вместе - создалось много сумбурных, но пафосных
рассказов о нем в уезде. Разного настроения, различного к Ленину отноше-
ния, но равно горячих. От вдохновенья художественно-ярких. Никто не ос-
тался теплохладным. Безземельные "квартиранты", малоземельные поселенцы,
батрачье, беднота русская, мордовская и башкирская создали о Ленине це-
лые былины. В этой статье, спешной и взволнованной, которую пишу в час,
когда еще не закрыта Ленина могила, я не могу многого вспомнить. И не о
своих мыслях - о нем пишу. Я пишу о глухом уездном, где застревали и
сгасали имена. И где вдруг одно большое осталось жить. Осталось и чудес-
но расцветилось редким и редкостным мужицким вдохновением. Более точно и
ярко я вспоминаю один рассказ.
На хуторе, по пути в город, я слышала его. За сто сорок верст, в бу-
ранную зиму тысяча девятьсот восемнадцатого, ехал за новостями в город
мужик Никита Минушев. И прихватил меня с собой. Обжигающий, холодный ве-
тер и колючая поземка заставили нас еще до сумерок свернуть к ночлегу. В
избе у знакомых Минушева, на расшатанной деревянной кровати, на деревян-
ных скамьях у стола за прозеленевшим самоваром, оказалось много свернув-
ших с дороги путников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139