Важно, что в момент программного декла-
рирования играл закон словесных формул, был конструктивный замысел.
Я оставляю в стороне вопрос о тематическом распределении материала.
Между тем прозаические произведения имеют свой "сюжет", свои тематичес-
кие ходы. В данном случае мы имеем обрамление (приступ и послесловие),
мотивированное тем, что ранее написанные тезисы сообщаются в газете. Это
обрамление имеет свою завязку, перипетии (полемика) и развязку (концевое
совмещение двух тем: полемики и общей антитезы "слова" и "дела").

Н. КРУПСКАЯ
*
ЧТО НРАВИЛОСЬ ИЛЬИЧУ ИЗ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Товарищ, познакомивший меня впервые с Владимиром Ильичем, сказал мне,
что Ильич человек ученый, читает исключительно ученые книжки, не прочи-
тал в жизни ни одного романа, никогда стихов не читал. Подивилась я. Са-
ма я в молодости перечитала всех классиков, знала наизусть чуть ли не
всего Лермонтова и т. п., такие писатели, как Чернышевский, Л. Толстой,
Успенский, вошли в мою жизнь, как что-то значащее. Чудно мне показалось,
что вот человек, которому все это не интересно нисколько.
Потом на работе я близко узнала Ильича, узнала его оценки людей, наб-
людала его пристальное вглядывание в жизнь, в людей - и живой Ильич вы-
теснил образ человека, никогда не бравшего в руки книг, говоривших о
том, чем живы люди.
Но жизнь тогда сложилась так, что не удосужились мы как-то поговорить
на эту тему. Потом уж, в Сибири, знала я, что Ильич не меньше моего чи-
тал классиков, не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева, нап-
ример. Я привезла с собою в Сибирь Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Вла-
димир Ильич положил их около своей кровати, рядом с Гегелем и перечиты-
вал их по вечерам вновь и вновь. Больше всего он любил Пушкина. Но не
только форму ценил он. Например, он любил роман Чернышевского "Что де-
лать?", несмотря на мало художественную наивную форму его. Я была удив-
лена, как внимательно читал он этот роман и какие тончайшие штрихи, ко-
торые есть в этом романе, он отметил. Впрочем, он любил весь облик Чер-
нышевского, и в его сибирском альбоме были две карточки этого писателя,
одна, надписанная рукой Ильича, - год рождения и смерти. В альбоме
Ильича были еще карточки Эмиля Золя, а из русских - Герцена и Писарева.
Писарева Владимир Ильич в свое время много читал и любил. Помнится в Си-
бири был также Фауст Гете на немецком языке и томик стихов Гейне.
Возвращаясь из Сибири, в Москве Владимир Ильич ходил раз в театр -
смотрел "Извозчик Геншель", потом говорил, что ему очень понравилось.
В Мюнхене из книг, нравившихся Ильичу, помню роман Гергардта "Bei
mama" ("У мамы") и "Buttnerbauer" ("Крестьянин") Поленца.
Потом позже, во вторую эмиграцию, в Париже, Ильич охотно читал стихи
Виктора Гюго "Chatiments", посвященные революции 48 года, которые в свое
время писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих сти-
хах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же ве-
яние революции. Охотно ходил Ильич в разные кафе и пригородные театры
слушать революционных шансонеточников, певших в рабочих кварталах обо
всем, - и о том как подвыпившие крестьяне выбирают в палату депутатов
проезжего агитатора, и о воспитании детей, и о безработице и т. п. Осо-
бенно нравился Ильичу Монтегюз. Сын коммунара - Монтегюз был любимцем
рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях - всегда с яркой
бытовой окраской - не было определенной какой-нибудь идеологии, но было
много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его привет 17 полку, от-
казавшемуся стрелять в стачечников: "Salut, salut a vous, soldats de
17-me" ("Привет, привет вам, солдаты 17 полка"). Однажды на русской ве-
черинке Ильич разговорился с Монтегюзом, и, странно, эти столь разные
люди - Монтегюз, когда потом разразилась война, ушел в лагерь шовинистов
- размечтались о мировой революции. Так бывает иногда - встретятся в ва-
гоне мало знакомые люди и под стук колес вагона разговорятся о самом за-
ветном, о том, чего бы не сказали никогда в другое время, потом разой-
дутся и никогда больше в жизни не встретятся. Так и тут было. К тому же
разговор шел на французском языке, - на чужом языке мечтать вслух легче,
чем на родном. К нам приходила на пару часов француженка-уборщица. Ильич
услышал однажды, как она напевала песни. Это - националистическая
эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть ее и сказать слова, и
потом нередко сам пел ее. Кончалась она словами:
Vous avez pris Elsass et Latoraine,
Mais molgres vous nous resterons fsancais,
Vous avez pu germaniser nos plaines.
Mais notre coeur, vous ne l'aurez jamais!
("Вы взяли Эльзасс и Лотарингию, но вопреки вам мы остаемся француза-
ми, вы могли онемечить наши поля. Но наше сердце, - вы никогда не будете
его иметь"). Был это 1909 год - время реакции, партия была разгромлена,
но революционный дух ее не был сломлен. И созвучна была эта песня с
настроением Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в его устах
слова песни: "Mais, notre coeur, vous ne laurez jamais!!"
В эти самые тяжелые годы эмиграции, о которых Ильич всегда говорил с
какой-то досадой, уже вернувшись в Россию, он как-то еще раз повторил,
что не раз говорил раньше: "и зачем мы только уехали тогда из Женевы в
Париж!" В эти тяжелые годы он упорнее всего мечтал - вместе с Монтегю-
зом, победно распевая эльзасскую песню, в бессонные ночи зачитываясь
Верхарном.
Потом, позже, во время войны, Владимир Ильич увлекался книжкой Бар-
бюсса "Le feu", ("Огонь"), - придавал ей громадное значение. Эта книжка
была так созвучна с его тогдашним настроением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139