И никто им не сказал: вы людоеды, подите вон со своих постов. Ведь это ложь не брежневская, о которой и слушать надоело, это ложь сегодняшняя. Опять властители обманывают народ. Ничего не меняется. Люди закупали остатки всего после доклада Рыжкова. У нас всегда бросаются на прилавки грудью, как Матросов на амбразуру. Жрать нечего, а куда танки деть – не знаем. Председатель Совмина раз в жизни сделал хорошее дело: загнал танки, никому не нужные, – так чуть не плакал потом.
– Вас заставляли ставить спектакли к съезду, к юбилею?
– Конечно. Говорили: если хотите работать – ставьте «Мать».
МОЛЬЕР. Извольте… я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал?.. Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?.. Но ведь из-за чего? Из-за «Тартюфа». Из-за этого унижался… Ненавижу королевскую тиранию!.. Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?
Монархия ли, демократия ли… Мольер о Людовике в пьесе Булгакова говорит то, что сам Булгаков мысленно говорит Сталину. Это беспредельная ненависть задушенного, затоптанного таланта. Самовластительный злодей, тебя, твой трон я ненавижу! Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу.
– Я поставил «Мать». Они издевались, заставляли по пять, шесть, десять раз сдавать, запрещали, «Кузькин» («Живой». – А.М.) двадцать один год валялся, а ведь это не книга. Без конца заставляли вхолостую работать, при пустом зале для них играть, как – удельные князья. Это же очень унизительно. Но в то же время я испытывал гордость за актеров – они, зная, что запретят, играли абсолютно свободно и ничего не смягчали. Работали для искусства, для себя.
– Неужели до Фурцевой не доходило…
– До нее Зыкина доходила, когда они вместе закладывали,[49] парились… Она ничего не поняла даже в «10 днях…», расспрашивала Жана Вилара: чего вы им интересуетесь? чего это так хлопают? чего они там увидели? Ей нравились кремлевские концерты во Дворце съездов – свои вкусы, взгляды, пайки, дачи… Они же к искусству не имеют отношения. Вообще искусство никому не нужно. Правителей оно всегда раздражает, не только коммунистов, но и фашистов, и феодалов. Китайские династии до нашей эры с музыкой боролись.
– «Кузькин» не Кант, не Гегель. Что тут не понять?
– Фурцева сказала: «Иностранцам и ездить-шпионить никуда не надо – они тут увидят, что у нас творится». А ее помощник: «Даже если это и было – этого не было, потому что нам это не надо».
– Она ж русская женщина – неужели не брало за душу?
– Она приличней Демичева была. Могла сама позвонить: «Ну что вы там с этим евреем (Якобсоном покойным)? Зачем он вам понадобился!» Они его не хотели пустить в Италию со мной спектакль ставить. Говорю: вам он тут не нравится, все на него доносы пишут, вот и пустите его выполнять партийное задание на благо Родины. К тому ж и Берлингуэр Брежнева просил. «Да берите вы вашего еврея и уезжайте быстрей!» Мы и уехали. Он хоть перед смертью Италию увидел.
– Юрий Петрович, хотите, я вам «Молодую гвардию» почитаю?
– Роман? Но я же всю эту муру играл.
– Нет, журнал. Вас тут Куняев в диссиденты записал. «Сейчас судьба диссидентов семидесятых годов всячески героизируется, журналы наши заполнены подборками стихов Галича-Гинзбурга, Коржавина-Манделя, Бродского, Алешковского, страницами из Аксенова и Войновича, воспоминаниями о В.Некрасове, раздаются голоса о привлечении к ответственности различных чиновников, из-за которых вынуждены были остаться за границей Тарковский, Ростропович, Михалков-Кончаловский, Корчной, Неизвестный, Любимов. Их судьбы то и дело сравниваются с судьбами Бунина и Шаляпина, Рахманинова и Набокова. Я думаю, что надо бы разобраться поглубже во всем этом потоке оценок и комментариев, потому что причины и цели «третьей», или, как ее еще называют «еврейской», эмиграции были, как говорится, неоднозначными…»
– Я знаю – они и меня в евреи записали. Любимов – значит, Либерман. И Солженицына в свое время в Солженицеры записали. Таганку звали еврейским театром. Можаеву, Абрамову говорили: «Куда ты идешь, это же еврейский театр!» У меня много евреев артистов. Когда «Гамлета» послали на БИТЕФ в Югославию, то всех евреев не пустили: Смехова, Высоцкого… Сказали: «Введите новых».[50] Шестнадцать человек не пускают, зато едет из КГБ куратор, которому фактически все подчиняются (он оформлялся как член коллектива). Я проснулся ночью и решил: не надо никого вводить и ехать, вдруг я не возьму первое место, они и скажут: «Вот вам Таганка вшивая, ничего и взять не смогла».
Утром я иду к замминистра Попову. Он: «Вам оказано доверие… это ответственное задание… БИТЕФу десять лет…» Я посмотрел, подождал, пока он окончит ораторствовать. Доложите своему шефу, что никого я вводить не буду, если хотите – вводите сами, вот вы прекрасно сыграете роль Полония, Демичев-министр – короля, Ну а Гамлета выбирайте сами, вам виднее. Всего вам доброго. И вышел из кабинета. И никого не вводил. И все поехали. И Гран-при взяли.
– Стоило возвращаться?
– Ловлю себя на мысли, что уже не нужен этому театру. Еще «оттуда» писал Демидовой: это будет возвращение на пепелище. В одну реку нельзя войти дважды. К сожалению моему глубокому. Это мы видим и в масштабах страны… Я родился в 1917-м, 30 сентября, – успел до революции. Прожил тут всю жизнь, пока очередной мудрец из странного органа – Политбюро, не приходя в сознание, лишил меня того, чего невозможно лишить.
– Всегда ли вы держались такого образа мыслей? Испытывали ли вы иллюзии? Были ли обольщены режимом, идеей?
– Верил – нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102