Это ведь ходячий инфаркт!— Ради Бога, извините! — виноватилась подбежавшая, сдерживая скотину за ошейник.— А случись на моем месте ребенок или беременная?! Такая кабаниха горло порвет, не успеешь маму позвать.— Что вы! Гита по жизни очень спокойная. Единственное — от пива шалеет. За 200 метров чует. Любит, не удержать! Хоть каждый день покупай.— Пиво?! — совершенно другими глазами посмотрел на псину Федор Матвеевич. — Не может быть?!— Честное слово! И только разливное… На бутылочное или баночное ноль внимания. От разливного дуреет, перед людьми стыдно. И пьет его как сапожник… Извините, пожалуйста…Женщина потащила пса от соблазнительно пахнущего сосуда.— Подождите! — крикнул вослед Федор Матвеевич.Он снял с бидона крышку, ручкой книзу положил на снег, до краев наполнил пивом.— Пей! — ласково предложил четвероногому коллеге по слабости.Гита принялась с аппетитом лакать янтарную жидкость.— Не зря собака — друг человека, — сказал Федор Матвеевич, — понимает, бутылочное — это моча, извините, конская. — Будете? — галантно протянул бидон даме.— Нет, что вы! — смутилась та.— Я с вашего позволения…Федор Матвеевич поднес к пересохшим губам сосуд, омочил горло жадным глотком, а метнув его в заждавшееся нутро, начал не торопясь, со вкусом поглощать чуть горчащий напиток. Надо сказать, язык пса тоже шнырял в крышку бидона без суеты — с чувством, толком и пониманием.…И еще неизвестно — на небритом лице или на лохматой морде в тот момент было больше блаженства. ТЕМНЕЧЕНЬКО — Ой, темнеченько! — стенала Антоновна соседке. — Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть.Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи — только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые…— Ну, и околеет, — бросил муж на причитания Антоновны, — невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался…— Тебя-то бульдозером не сковырнешь…— Ага, по весне вона как скрутило.— Дак горло дырявое, то и загибалси!— Че горло, когда желудок прихватило.— Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска…— Тебя переговорить — надо язык наварить! — махнул рукой муж.— А нечего спориться…Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.— Тишенька! Тиша! — склонилась над умирающим любимцем.У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.— Я по кошачьим не специализируюсь, — прервал просительницу на полуслове.— Как это? — удивилась Антоновна. — Все одно скотина.— Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?— Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.— Сам оклемается. Кошки живучие.— Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды — 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала — хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?— Ты к Степаниде сходи, — отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор.Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.— Кота тащить не надо, — отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида. — Еще оцарапает. Фотография есть?— Моя?— На кой мне твоя? Кота!— Я сама-то лет двадцать не фоткалась.— Нашла чем хвастаться, — строго сказала Степанида. — Тогда клок шерсти с живота начеши.— Чьей?— Да не твоей же!Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью — капать Тимофею в пасть.— Сколько должна? — спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения.— Десятку.— С собой нет, — сказал Антоновна, — вечером занесу.Хотя «с собой» было.Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось.Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.— Где Тиша? — трагически спросила мужа.— Где-где, — грубо прозвучало в ответ, — в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.— Ой, темнеченько! — заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать. — Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было.— Ой, темнеченько! — вышла в сени.Через минуту оттуда раздался истошный крик:— Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями, распластался Тимофей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38