— Придется пройти в отделение.От волнения дед Макар в секунду расстегнул все пуговицы на ширинке.— Вы че? — отпрыгнул от него милиционер и достал наручники. — Гомик?— Точно, — сказала баба Мотя. — Убила бы, какой комик. Продыху от его надсмешек нет. Доблеялся, старый козел!— Я имел в виду, что он гомосексуалист!— Какой там сексуалист! Давно уже, слава Богу, с этим не пристает.— А че тогда на меня ширинку нацелил? Я же при исполнении.И забрал деда.Не успела баба Мотя утереть слезу и снарядить дочек выручать папу родимого, как грохот в дверь:— Откройте! Милиция!Дед Макар в милицейской фуражке и в обнимку с недавно арестовавшим его лейтенантом, у которого в руках бутыль самогонки.Оказывается, милиционер — это племянник соседа снизу, приехал к дядьке в гости из Абакана. Ну, и решил подшутить.Славно всегда гуляли. Нынешний праздник летел, как говорил в таких случаях дед Макар, корове в подхвостицу…Баба Мотя всю жизнь угощения делала тазами. Таз пельменей, таз колдунов — вареники с капустой, — таз винегрета… На этот раз тазы были практически нетронутыми. Мужикам на сухую в горло не лезли ни пельмени, ни колдуны…— Хватит! — в один момент хлопнул по столу дед. — Спать!На часах еще и двух не было. И это сказал дед Макар, который, как правило, в Новый год куролесил до следующего вечера. Приткнется где-нибудь на полчаса, проснувшись, пуговицы застегнет и опять гулять. Тут отрезал: «Спать!» И все согласились.Гуляли они в однокомнатной квартире сына Генки. В своем добротном частном доме привечать гостя баба Мотя наотрез отказалась — не с деревни, чать, он приехал. У Генки имелся дефицит спальных мест. Женщины выбрали диван-кровать и покатом поперек лежбища разместились. Мужикам постелили на полу, гостю — на кухне, на раскладушке.Мужики суровым строем лежали под елкой. Не спалось. Червь недовольства точил их. Один всех троих. Большой и злой. Двенадцать месяцев ждешь праздник, и вот он бездарно летит в подхвостицу. За окном смех, песни, визг…И попробуй, усни, когда ни в одном глазу.— Сейчас бы снотворных капель! — зашептал дед Макар.— Пару кружек, — согласился Никита. — Пойду погляжу.— А? — спросонья услышала его голос супруга.— Бэ! — недовольно продолжил алфавит муж. — В туалет хочу. До утра что ли терпеть?!Заурчала вода. Вернувшись, Никита доложил командному пункту под елкой: «Спит». Начался совет в Филях под одеялом, что делать? Но и враг не дремал.— Вы что там вошкаетесь? — спросила Валентина.«Кто вошкается?» — хотел возразить Генка, но дед Макар вовремя зажал ему рот. Надо было усыпить бдительность противника. «Храпите!» — приказал дед. Мужики начали свистяще-храпящими руладами изображать спящих. И женщины сомлели под эту музыку.— Все! — зашептал Генка. — Я на разведку. Вы храпом прикройте.На четвереньках он добрался до порога и растворился во мгле. Оставшиеся извлекли уши из-под одеяла, вперили их в темноту. Заскрипела дверь, взвизгнула раскладушка.— Укоренился, — сказал минут через десять Никита. — Я пошел.— Стой! — остановил дед Макар. — Старших положено вперед… А ты храпи за троих!Женщины спали беспокойно. Любаша во сне плакала на пирсе. В море уходил жених на корабле с желтыми, как детские пеленки после неожиданностей, парусами. Валентина то и дело взбрыкивала — она все еще противопесенно пинала Никиту. Баба Мотя плакала над прокисающими в тазах пельменями и колдунами…Однако в семь утра женщин сорвало с дивана. Из кухни громом грянуло: «Ревела буря, дождь шумел!..»Буря ревела на всю пятиэтажку. Женщины бросились на голос.Мужики сидели на кухне в трусах. Хорошо сидели.— Любка, — вышаривал на майке пуговицы дед Макар, — выходи за Михаила. Наш человек! Сибиряк!— Во мраке молнии блистали! — подтвердил сказанное Никита.— Че так-то, без пельменей, — засуетилась с разогреванием баба Мотя, — без колдунов…Она была счастлива, увидев пьяно, но не криво, улыбающегося во все свои тридцать один с пеньком зубы Михаила.Такой зять был в самый раз. ЕГОЗА В двенадцать ночи дед Егор достал муку и завелся с блинами. Он был крепко не в духе. Пока у соседа в «дурачка» резался, внучка Галинка усвистала на дискотеку.«Это ведь по три-четыре раза на неделе скачет, — ворчал, просеивая муку, дед. — Ну, в субботу поплясала, ну, в воскресенье добавила, нет, через день да каждый день дрыгалки подавай. Ох, задам перцу сегодня!.. Не дай Бог в Нюрку пойдет…»Нюрка была сестрой деда Егора. Давно была. Дед Егор еще при царе родился, Нюрка на пять лет раньше.Жили они, с одной стороны, в медвежьем углу, а с другой — деревень вокруг было столько, что медведь себя квартирантом в тайге чувствовал. Свадьбы в деревнях часто играли. А Нюрка на них первой плясуньей и певуньей была. Из нее такой концерт шел: самую захудалую гулянку растормошит. Замшелый дед не улежит на печке, кулем с костями свалится пошаркать напоследок «Барыню» или «Подгорную». Но переплясать Нюрку — дохлый номер. Пытались… Одного прямо на круге родимчик ударил… Другой ухитрился жилу какую-то повредить, охромел после пляски. Нюрке хоть бы хны. Как сейчас, у деда Егора перед глазами она: верхняя часть туловища — что бюст вождю в камне, бровью не поведет, будто фотограф с фотоаппаратом перед ней, а не на гулянке. Зато внизу что творится! Не передать! Танцевальный пулемет! Кажется, вот-вот ноги из суставов выскочат. Упляшет, бывало, всех в умат и давай песни петь. Немерено их знала.Бывало, из-за Нюрки дрались. Она пляшет на одной свадьбе, за ней с другой едут, тоже хотят повеселиться с таким мотором. Первые не отдают, дескать, наша, вторые напирают: дайте другим повеселиться…Без устали Нюрка в девках пела, плясала, а и замужество не остановило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38