Пассажиры молчали.
— Никакого приказа из штаба, чтобы нас пропустили, не было, — опять заговорил Дарамола. — Полукровка сам все придумал…
Ему никто не ответил. Каждый был занят своими мыслями, каждый боялся высказать чувства тех нескольких минут у канавы перед маленькими черными автоматами. В том, что эти автоматы могли заговорить, никто из пассажиров не сомневался. Но каждый боялся признаться в этом даже самому себе и, конечно, не желал, чтобы об этом знали другие.
Горло Петра горело, оно было сухим, как саванна. Жак достал из-под своего сиденья рядом с шофером две банки с пивом, ловко пробил их ножом и протянул одну спутникам.
— Андре! Питер!
Войтович отрицательно блеснул очками. Тогда Петр припал к отверстию в банке. Пиво было горькое, теплое, противное, оно впитывалось в нёбо. Горло горело по-прежнему.
Жак отпил половину банки и протянул ее водителю. Дарамола молча взял ее и, не замедляя хода машины, выпил одним глотком. Затем, приспустив боковое стекло, швырнул банку на асфальт. Она покатилась, поблескивая золотистыми боками.
Анджей развернул карту. Квадрат, который пересекала жирная синяя лента, — река Бамуанга.
Жак обернулся на шелест бумаги. Белокурый, зеленоглазый, с кожей, желтоватой от противомалярийных таблеток, он почему-то казался здесь не от мира сего рядом с чернокожим Дарамолой, Петром и Анджеем, красным от солнечных ожогов.
— Если мятежники победили в Луисе, — сказал он, — мы проедем через мост спокойно. Если нет, то, будь я командиром первой бригады, я бы этот мост взорвал.
— До него четыреста миль от Каруны! Даже… — Войтович любил точность. Он пошевелил обветренными губами, подсчитывая. — Даже… четыреста двадцать семь…
— У них есть авиация! — возразил Жак. — Остатки люфтваффе, старые немецкие «фокке-вульфы». Другое дело — смогут ли они попасть в мост.
Никто ему не ответил.
Темнело. Сначала растворились контуры дальних деревьев. Затем расплылись кусты. Темнота стремительно надвигалась из саванны. Дарамола включил фары. И сейчас же в их свете мелькнули два больших шара, мелькнули и погасли.
— Буш-беби, — меланхолично констатировал Анджей. — Из отряда приматов. — Он обернулся к Петру: — Дорогой коллега, все надо воспринимать относительно.
Говорил он это так, будто бы продолжал с Петром давно затеянный разговор. И Петр с удивлением поймал себя на том, что он тоже уже долгое время ведет этот разговор с поляком — молча, в душе.
— Иногда личные шишки приходится просто забывать.
«Но почему нас? Ведь это непоправимо. Очередь. Удар. И темнота. Так нелепо и так… просто».
Это был внутренний голос Петра, который вел разговор с Анджеем с того самого момента — у канавы.
— Я понимаю, — вслух сказал Петр.
— Понимаешь ли? Ведь эти люди совершили неслыханное! Они подняли мятеж и убили премьера — человека, которого считали здесь чуть ли не наместником аллаха на земле! Побудь-ка на минуту в их шкуре. И представь: ты мятежник, ты в патруле, в саванне. Ты не знаешь, как идут дела в Каруне, как ведет себя гарнизон в Зандире, что — в Кадо. Быть может, конница эмиров уже движется на Каруну. А что в Луисе? Чья там власть?
Он помолчал. Жак, полузакрыв глаза, неподвижно сидел на переднем сиденье.
— Чего ж ты от них ждешь, коллега? Эти ребята сами еще не знают, будут ли живы завтра. И в конце концов, они же нас не расстреляли!
Войтович замолчал, вглядываясь в темноту:
— Кажется, подъезжаем к Куранчану. Вот и огни…
— Куранчан? Жак потянулся.
— Приедем — ужинать и спать. Ночью ехать нельзя. Как бы не подстрелили с перепугу. Да и бензин кончается… — Он обернулся к шоферу: — В рест-хаус!
Многоопытный Дарамола хорошо знал дорогу. Вот уже почти пять лет вместе с Жаком он гонял по просторам всей этой огромной африканской страны.
«Пежо» лихо остановился у темного домика с деревянными колоннами, у крутого многоступенчатого крыльца, ведущего на бетонную веранду. В темноте веранды кто-то заворочался. Полицейский в форме деревенской полиции — в красной феске, босой и с дубинкой — поднялся с пола.
— Ужин и ночлег! — крикнул Жак на местном наречии.
— Йе, са, — покорно ответил полицейский и зашлепал босыми ногами куда-то за угол дома.
Затем в доме мелькнул желтый огонек — чиркнули спичкой. Зажегся свет и поплыл из глубины дома к стеклянной двери. Дверь отворилась. На пороге стоял заспанный африканец с керосиновой лампой в руках.
Он поставил лампу на пол и пошел к машине.
— Салям алейкум! — сказал Жак.
— Алейкум салям! — ответил африканец, помогая Дарамоле вытаскивать из багажника чемоданы.
Жак рассмеялся.
— Люблю я северян! Честные, трудолюбивые, покладистые! — Он хлопнул африканца по плечу. — Ты ведь из племени нупе? Так, папа?
— Нупе…
Африканец был средних лет, но ему явно льстило, что его называют папой.
— Никаких новостей, все спокойно?
— Какие тут новости, маста…
— Они ничего не знают.
Жак еще раз хлопнул нупе по плечу:
— Папа, три ужина и радио. Есть у вас радио?
— Йе, са… — равнодушно кивнул нупе. — И пиво?
— Конечно! Еще лет тридцать назад гостям предложили бы не пиво, а орехи кола. Таков был обычай. Теперь же по всей Африке понастроено пивных заводов. Цивилизация диктует свои условия! — усмехнулся Жак.
Все трое вошли в дом следом за африканцем. Это был рест-хаус — дом для приезжих, нечто вроде маленькой гостиницы. Целая сеть таких рест-хаусов была разбросана по всей Гвиании. Их строили англичане для служб колониальной администрации, когда страна была еще колонией, и все здесь сохранилось с тех пор в прежнем виде.
Петр во время своих поездок по стране останавливался уже в добром десятке таких заведений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73