Какое-то взрослое дело. Буря, которую можно только переждать.
А потом настал страшный вечер, когда в дверь вошел приходской священник, угрюмый, с волосами, будто посыпанными пеплом. Его черное одеяние подметало пол, а Майкла сразу отправили спать. Но он был только рад убраться подальше от всего этого.
Напряжение в доме контрастировало с неделями чудеснейшей погоды. В полях ячмень медленно наливался золотом, а сено все больше выгорало под солнечными лучами. Сырая весна означала поздний сенокос, и дед Майкла тревожился, словно из-за непослушного ребенка. Сотни полевок подвесили гнездышки к стеблям трав, не подозревая, какой апокалипсис их ожидает; Пат проходил по лесу стеблей, растирал колосья в жестких ладонях и провеивал результаты, быстро складывая губы трубочкой и улыбаясь глазами. Десять акров прекрасного ячменя, и еще четыре — травостоя (скоро, скоро сенокос!), а пастбища обогащены навозом, любезно дарованным его скотиной. Пожалуй, после настояний Шона они в последний раз воспользуются для ячменя конной молотилкой.
Он толковал с Мулланом, что, может, на осенней ярмарке купит лошадку «небольшую, резвую, просто для двуколки». Его жена слушала в ледяном молчании. Сентиментальность заводит слишком далеко. Муллан поведал грустную историю, как в пятнадцатом году на его глазах к Ипру двигалась английская транспортная колонна — тысячи битюгов заняли дороги на мили и мили — почти ни единого грузовика между ними, а они везли фургоны, санитарные повозки, лафеты, пушки. А теперь таких и не встретишь. Только чертовы трактора — отрывают ноги человека от земли, поднимают его над бороздой. Нынче можно поле распахать, и ни комочка земли к сапогу не прилипнет. Он покачивал головой, и они с Патом дружно брали из кисета щепотки «Боевого коня», и даже бабушка Майкла порой чуть грустно улыбалась, и Пат с Мулланом тайком обменивались ухмылкой.
Затишье перед бурей. А бурей были сенокос и жатва, чудесное хлопотливое ломающее спины время года, когда долгие медлительные дни внезапно съеживались, казались слишком короткими, когда мужчины, бывало, работали до глубокой ночи, а женщины приносили им в поле огромные бутерброды и бутылки холодного портера. Они работали при свете керосиновых фонарей, опасливо косясь на небо. Когда скошенное сено лежит в валках, хватит одного дождя, чтобы свести на нет все труды, и, вопреки ворчанию Муллана, они в тот момент обрадовались бы трактору и тючкам, которые оставлял бы сенной пресс, который он тащил бы за собой. Трактор был новинкой, и год назад Пат поносил квадратные башни из тючков, которые сменили на лугах прежние скирды. Прогресс. Жизнь движется все быстрее, точно машины на дорогах, сердился он. Теперь, чтобы съездить в деревню, надо было держать ухо востро, а вожжи крепко — лошадь испуганно фыркала всякий раз, когда мимо проносились эти металлические чудовища. Он был простым человеком — старый Пат, жизнь его складывалась из черного и белого, и, как любой ирландец он впадал в лирическую грусть, когда говорил о своей земле. Работники видели в нем абсолютного хозяина, но даже Майкл знал, как подгоняла его жена, точно старого конягу, не налегающего на постромки. Шон, его сын, был полон всяких идей, которых нахватался в агрономическом колледже. По его утверждению, сельское хозяйство было наукой, а для Пата и Муллана, да и для бабушки Майкла, если на то пошло, это был образ жизни, столь же естественный, как возвращение ласточек весной. Из поколения в поколение он не поддавался переменам, но теперь наконец, сдвинулся, уступая, как уступала сама земля, которую подкармливали и обрезали, умаляя ее. Времена года стали членами уравнения.
Майкл ничего этого не знал. А знал только, что в сараях появилось больше всяких металлических штуковин, что запах машинного масла и бензина становился таким же привычным, как запах кожи и лошадей. Никаких выводов или обобщений он из этого не делал. Аналитическими способностями он обладал не больше тех же лошадей. Каждый следующий день был далеким будущим и сам мог о себе позаботиться, а лето протянулось золотой дорогой в бесконечность. Ему хватало интересных вещей вокруг.

Несколько дней спустя дедушка и Муллан отправились подыскать «резвую лошадку». Бабушка Майкла хранила неодобрительное молчание, а дядя Шон считал, что это напрасная трата денег.
— Но урожай-то будет хорошим, — сказал дедушка, тихонько потерев деревянную спинку стула. — Нам она по карману, а когда продадим бычков, травы будет сколько угодно.
— Я думал — для овец, — буркнул Шон, но дедушка будто не услышал.
— Низине надо отдых дать, ну а одна лошадка вреда ей не причинит.
— Через три месяца наступит зима, — Шон пустил в ход последний довод. — Как с кормами?
— С божьего соизволения такого удачного сенокоса уже десять лет не бывало. Хватит на один лишний рот. — Он обменялся торжествующим взглядом с Мулланом. Шон неохотно умолк.
Они взяли с собой Майкла и отправились посмотреть лошадь в повозке, которую черепашьим шагом тащил Феликс, один из двух тяжеловозов. Демон сидел в повозке сзади, пыль выбелила его черную шерсть, и он пыхтел. Иногда их обгоняли машины, и Феликс раздраженно вскидывал голову, но он был ветеран и не собирался выкидывать дурацкие штучки посреди дороги. Так, во всяком случае, сказал дедушка. На лошадях ехали и другие, и они не раз останавливались, полностью перекрывая дорогу, чтобы покалякать с дальними соседями, а дым их трубок завивался вокруг них, и ветер уносил его вместе с запахом «Клана» и «Боевого коня».
Дважды они проезжали под арками оранжистов, оставшихся после двенадцатого числа, пестрыми и унылыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99