— У! Хоромы купим и холопов!
— И сапожки знатные! С фигурной вышивкой!
— Не… Зачем нам хоромы? Мы ж люди вольные. Ты бока, что ли, пролеживать хочешь, Куря? Умилка и та согласится — купим струг и уйдем варяжить.
— Боюсь, на струг все ж не хватит. Зяма, может, как наши родничи хотели, уйдем в лес, поставим двор, улей, бортничать зачнем?
— Умилка, ты же помнишь, чем то для родничей обернулось.
— А мы тихо уйдем, и подальше от Новгорода.
— Все одно, ежели не люди бискупа, так княжьи тиуны нас найдут. Тогда либо каждый год отдавать будешь, либо пожгут.
— Неужто, Зяма, скрыться от них никак нельзя?
— Никак. Бискупу Бог помогает. А Бог — всемогущ.
— А нам он почему не помогает? Я к Святой Софии каждую седмицу хожу.
— Отчего ж не помогает? Смотри, какую добычу подарил. Ты столько серебра раньше видела?
— Только у княгини, когда она к Пасхе выходит и милостыню несет.
— То-то и оно!
— Зяма, — вмешался в беседу Куря, — а что с этим мужичонкой делать будем? Он в себя приходит. Стукнуть еще разок?
— Можно и стукнуть. А потом придушить надо. Он нас видел, потом узнает — бед не оберешься.
— Братишка, зачем! Он же в беспамятстве! Бросим тут, уйдем скорее! — сказала отроковица негодующе.
— Тут нельзя. В Городище все знают, что мы в погорельцах бытуем. Он быстро найдет, кто его огрел да общипал. Придется прятаться. Нам се надо, Умилка? Да и потом, смотри, он уж очухался, нас слушает, запоминает. Придушим, и дело с концом.
— Пощадите! — подал голос Радим, очнувшийся от нестерпимого холода. — Я ничего не помню. А если и помню, забуду быстро, — только скажите.
— Он обещает, Зяма! Я прошу, Зяма, не убивай его! Мы ведь никого не убиваем! Таков уговор.
— Уговора не было, Умилка. Я говорил, что резать не станем. Душить — не резать.
— Точно, Умилка, отходь пока в сторону. Мы с Зя-мой все сделаем.
— Пощадите, ребятки! Вы же добрые христиане!
— Не всяк кто крещен — добр. А мы с тех пор, как бискупли гриди родничей пожгли заживо, вельми озлоблены.
— Но в Бога-то верите! Хоть в какого. Ни Перуну, ни Христу не угодно, чтоб невинного изводили за просто так.
— Что ж за просто так. Не было б у тебя мошны, так не придушили бы. За серебро ты нас потом из-под земли достанешь. Дай удавку, Куря.
Отрок снял пояс. Он подергал за концы, проверяя прочность веревки.
— Ох, ребятки! Хуже вашего бискупа поступаете. Он хоть поймать меня хочет, а вы сдушегубить. Почто такая судьба скомороху?
— Зяма, не смей! — Умилка заступила дорогу отроку. — Не допущу братишек любимых до смертного греха!
— Что ж раньше допустила, когда обобрать его решили?
— Я грешница, но в пучину не паду и вас не пущу! Смотрите, его тоже бискуп гонит, он тоже от дурного пастыря страдает, а вы вместо помощи ему смерть учинить хотите.
— Зяма, не слушай ее. Давай души, я подержу. Куря сел на ноги пленнику, прижав их к земле.
— Пощадите! Клянусь Сварогом, вы не пожалеете! Хоть какую роту принесу, только не губите.
— Куря, прекрати! — Умилка схватила брата за плечи. — Оставь его!
— Ладно, Умилка, остынь. Куря, отойди, — Зяма сел на корточки перед головой Радима. — Как тебя звать-то?
— Радим.
— Значит, Радим, говоришь, бискуп на тебя зуб имеет? Отчего так?
— Честно, не ведаю. Хоть и есть кое-какие домыслы. Я ж скоморох. Сами знаете, как попы нас любят. Да еще, верно, кто-то в Новгороде прознал, что меня в ведовстве винят. Поклеп, ребятки, да разве докажешь.
— А за что винят?
— Была тут история, еще три лета назад, при великом князе Ярославе Владимирыче. Один бес из пекла на землю вышел: начал народ губить. Так случилось, что я рядом оказался да помог с тем бесом справиться. Но не подумайте, что шептал какие наговоры или молнии с небес призывал. Просто запалил того беса, а он, глядь, и сгорел. Зяма задумчиво произнес:
— Может, и не зря тебя в ведовстве винят, Радим. Вон как очаровал сестренку. Опасен ты.
— Отчего же? Ребятки, да будь я ведун или волхв какой, разве лежал бы сейчас тут связанный и беспомощный?
— И то верно.
— Так что с ним делать-то будем? — спросил Куря. Взгляд Зямы переместился сначала на удавку, потом на Радима, затем опять на удавку.
— Была не была. Пусть клянется отцом и матерью, что не будет нам мстить за то, что мы с ним учинили. Тогда жизнь оставим да одежду возвернем. Серебро же отныне наше.
— Ты что, Зяма! Я уж к его портам присмотрелся. Мои-то совсем драные!
— Куря, купим тебе порты. Серебра хватит. А Радим пусть обиду на нас не таит. Мы — тати, чего ж еще от нас ждать.
— Ты чудо, Зяма! — Умилка чмокнула братишку в щеку. — Клянись скорее! — обратилась она к пленнику.
— Клянусь отцом и матерью, что мстить вам не буду. Что еще сказать?
— Ничего. Куря, распутай Радима. Умилка, неси его одежу.
Вскоре Радим уже сидел у костра и ел печеную корюшку вместе с юными татями. Жизнь снова начала налаживаться, смерть прошла стороной. Однако боги явно предостерегали скомороха — нечего ему в этой земле делать. Не будет тут скомороху счастья. А ведь ведал, что в Новгородчине попы скоморохов казнят с особым рвением. Сгинул тут уж не один десяток гусляров. Рассказывали, что епископ местный Лука Жи-Дята крепкою рукой христианство насаждает. Да и про татей в новгородских пределах Радим знал не понаслышке. Пришлось ему из-за них хлебнуть лиха три года тому назад.
Тем не менее было нечто такое, что тянуло скомороха к полуночи. Ни жадные до чужих душ епископы, ни кровавые тати не могли остановить его. Радим сам толком не понимал, отчего вернулся в эти края. Может, дело в заманчивом предложении могущественного новгородского боярина Остромира? Три года назад тот позвал бездомного бродягу на сытое место среди своих мужей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94